(lReine / Reinneke) - Закрой за мной дверь (СИ)

и подумать не мог! С чего вдруг!

Do you wanna know**

— Да мы просто прикалывались, и я ляпнул — хочешь приезжай… У меня и в мыслях не было!

Can you really see through me now…***

Сорока прислушался к мелодии, летевшей из автомобильной магнитолы, и сказал:

— Я уже слышал эту песню.

— Конечно слышал.

Гриф выкрутил ручку на полную и мелодия полилась над заснеженным пустырем.

— Она играла там… В его машине, когда ты видел его… В последний раз.

— Олег! Нет нет нет! Пустите!

— Стой! Парень, куда!

— Олег! Да помогите же, блять, кто-нибудь!

…But just tonight I won’t leave

I’ll lie and you’ll believe

Just tonight I will see

That it’s all because of me…****

Сорока сел на снег, ноги перестали держать его. Белые трескуны подошли и сели рядом, словно Сорока был их божком.

— Теперь тебе решать, — повторил Гриф, — я должен был отвести тебя к нему. Потому что когда Бухарик исчез — я понял: время пришло. Он был готов умереть. И его старый мир должен исчезнуть, чтобы ты — его новая личность, новое я — мог сотворить свой мир. Узнать правду и решить: можно ли спасти хоть что-то или все обречено кануть в пустоте. Эта зима и этот город с его вечной болью и не проходящим чувством потери — тупик. Навечно застывшее нигде. Когда двигаться дальше некуда, смерть — хороший выход.

Слезы градом бежали по лицу Сороки и ему потребовалось бесконечно долгих пять минут, чтобы выдавить из себя:

— На самом деле, он… я… тоже любил Олега. Просто из-за дурацкой гордости… и обиды… не хотел признать. И он… Я. Не смог жить, после того что случилось по моей вине.

— Я знаю. Я… Всегда знал, Саш. Я думал, тебе надо дать больше времени, надеялся ты сможешь простить меня за то, что нечаянно мучил тебя. Я тогда не все понимал.

Гриф обошел машину, встал рядом, так что их с Сорокой глаза очутились вровень, но вместо злости и презрения Сорока увидел в его взгляде лишь теплую грусть.

— Я потому и спешил. Было так невыносимо смотреть, как ты мучаешься. Как он мучается… Бухарик — он ведь после той аварии не стал класть все яйца в одну корзину, знаешь ли. Даже в своем выдуманном мире он боялся потерять Олега и разделил его на… Нас. На те части, которые он любил больше всего в Олеге. Айзек — разум, начитанность, эрудированность. Дени — изящество и умение непринужденно красиво держаться на людях. Тот магнетизм, покоривший Киру… Ну и… — Сорока ждал, и Гриф не стал его мучить, — меня, Грифа, как звали Олега Птицина его товарищи еще со школы, бесшабашного веселого друга, который всегда умел поддержать, потому что я видел Бухарика насквозь. И понимал его порой даже лучше чем он сам. Бухарик не мог справиться с чувством вины и потери, которое его съедало. Он решил уйти, чтобы освободить место тебе. Ты смог пройти через то же осознание, что и он, и не раствориться в этом мире. А теперь, ты — новый бог и тебе решать.

Сорока улыбнулся сквозь слезы и не удивился тому, что они не замерзают, потому что вдруг понял: отныне все будет так, как захочет он. А он сейчас хотел плакать, будто выпуская из себя что-то старое, забродившее.

— Выходит, ты спасаешь меня даже мертвым.

Гриф улыбнулся шкодливо.

— Это моя работа. Неплохо же вышло.

Мотор машины взревел. Сорока опустил глаза на собственные руки, сжимающие руль. Потом взглянул поверх на блестящий лакированный капот — будто только из автосалона.

— Значит, это все?

— Похоже на то, — Гриф наклонился к водительскому окну, деловито сунул руки в карманы, — езжай, видишь дорога свободная. А я, пожалуй, тут останусь. Че мне там делать? Видеться, вроде, незачем, а вспомниться — и так сможем. Ты уж только постарайся там. Я на тебя рассчитываю. Не лоханись, смотри. Чтобы ты… Он больше не страдал по ерунде, лады? Ну подумаешь, обидно ему было, да блин, с кем не бывает, я знаешь сколько по мелочам себе мозги парил… В общем позаботься там обо всем. Разберись.

Сорока с улыбкой кивнул, сморгнул налипшие на ресницы слезы и вдруг по-детски отчаянно признался:

— Только я не вижу там никакой дороги.

Гриф рассмеялся — звонко и свободно, как ни разу не смеялся при Сороке. Словно он

--">