Иван Ворожейкин - Последний февральский ураган

друзьями. Я остался один. Дверь в комнату открылась медленно, будто от сквозняка.

— Вот что бывает… — неожиданно произнес приятный голос. Владелец голоса уселся на мой диван, кашлянул, будто от крепкого табака и сыграл на скрипке отрывок из Пятой симфонии Людвига Вана Бетховена. Я заметил, что вихри слушались смычка моего неизвестного гостя и крутились в ритм.

— Вот что бывает, когда судьба стучится в двери! — договорил Февраль и рассмеялся.

Длинные черные волосы едва касались его плеч. Похожая на седину изморось покрывала их. На его фрак, должно быть, ушло много ткани и труда. Он на удивление изящно перебирал пухлыми пальцами струны, извлекая чарующую мелодию. Подбородника на инструменте не было, да в нем и не было необходимости: щеки вполне заменяли его. Тонкие очки его точно пропустили через себя не один десяток томов. Стекла на них тоже были подморожены, и нельзя было с точностью сказать, какого цвета были у Февраля глаза. Он доиграл, аккуратно положил инструмент на подушку и добавил:

— Ее Величество «Леди Блант». Нравится?

— Вы еще спрашиваете?

— На «ты», попрошу! — мой гость прикрикнул и развалился небрежно.

Февраль включил лампу и оглядел мой стол. Он был завален учебными планами, листочками с заметками, разным ученическим барахлом. Ни одной художественной книги не лежало на нем, а шкаф, в котором хранилась моя библиотека, давно был заброшен.

—И этот человек хочет поступать в Литературный Институт? — недовольно присвистнул он. — Ты что читал-то в последний раз?

— Ну…

— Что «ну»? Инструкцию по выполнению заданий из этого паршивого экзамена? — Февраль дергал пальцем струны, и бумаги хаотично разлетались по комнате.

— Я без этого паршивого экзамена никуда не поступлю! — вскипел я.

— А стоит ли тебе поступать?

Я опешил. Февраль продолжил:

— Даже не думай, что я собираюсь с тобой сюсюкаться, как этот чёртов Май! Ты собираешься идти в творческий вуз! Твори!

— Толку мне творить, если я не могу систематизировать знания?

— Толку тебе систематизировать знания, если ты не можешь творить?

Я замолчал. Февраль заулыбался, став похожим на луну. Он вынул трубку и раскурил ее. Комната заполнилась влажным морозным духом. Пыль быстро пропала с полок.

— Ну и намусорил ты… — бубнил я, собирая черновики.

— Убери то, что было, и добавь то, чего не было…

— Чего?

— Да без понятия. Звучит красиво. Слушай, а хороший у тебя вид из окна, мой дорогой страдалец.

Вид действительно был прекрасным, и я поблагодарил Февраль за погоду. Он слегка смущенно поправил волосы и начал импровизировать на своем инструменте. Ураган, настоящий ураган начинался на улице. Ни одной бродячей собаки не было видно в округе — чего уж там, ничего не было видно!

— А знаешь, — вновь начал я беседу, — все же страшно…

— Я тебя сейчас ударю этим самым смычком! — судя по звуку разрезаемого воздуха, угроза была не пустой.

— Господи Боже! — воскликнул я, зажмурившись.

— Можешь не звать. Видишь ли, — он прыгнул на подоконник, но тот, на удивление, не прогнулся, — я — лишь эпизод твоей жизни, пусть и, кхе-кхе, довольно большой. Учёба — такой же эпизод. Ты, в сущности, индивид или жалкая тень депрессии? Заметь, тень. Потому что все твои переживания и яйца выеденного не стоят.

— Индивид. — ответил я с лицом обиженного школьника.

— Вот! Единственный и неповторимый. И нет больше такого писаки, который говорил бы с месяцами. На твоем месте, я бы вставил это в свое портфолио. Ты умудряешься писать в тот век, когда это никому к чёрту не сдалось. Тебя даже кто-то читает! Как ты смеешь бояться каких-то бланков, которые можно исписать за два ничтожных часа?

— Эти бланки решают судьбу.

— Ох… Что там говорил этот Май? Все тленно-о-о… — язвительно тянул гласные Февраль.

— И бренно. — закончил я.

— Как маленький, ей-богу. Боишься — действуй.

— Я действую! Я готовл… — гость показал палец, призывая замолчать.

— Писатель должен держать ориентацию на вечность. Ты держись ориентацию на пять бесполезных лет. Посмотри, как я разошёлся, пока разжёвывал тебе это все!

Ветер смог повалить старенькую сирень, стоявшую рядом с скамейкой. С хрустом сложился ствол той самой сирени, из которой Май делал букет. Очень скоро ее труп стал похож на большой сугроб. Стихия бесилась, стучала в мое окно, и я думал, что оно вот-вот вылетит.

— Полегче, дорогой мой! — --">