Генрих Вацлавович Далидович - Юля

Микола, станет говорить: могла бы разгрести снег и срубить дерево ниже. Растает снег, сойдет, тогда они, эти пни, совсем высокими станут, будут видны издалека. Поглядывала на белые стволы, на которых морозный ветер отклеил за зиму белую кору, размотал, растрепал ее, и теперь она висит крупными мягкими кусками; глядела на свои прежние следы, в которые сейчас наплывала зеленоватая вода, на щепки, каких вокруг было бесчисленное множество, от свежего запаха которых, запаха холодного сырого дерева и едва уловимого аромата березового сока словно бы кружилась голова. А может, голова кружилась от усталости, от тяжелой, неженской работы с топором…

Юля доволокла, бросила возле саней последний срубленный комель и хотела наконец присесть, отдохнуть, но опять не стала садиться: знала, что потом трудно будет подняться. Она только нагнулась, сгребла почерневший сверху снег, зачерпнула горсть его, белого, холодного, зернистого, похожего на крупную соль, и начала лизать, чувствуя во всем теле большое облегчение. Снег таял на теплой ладони, струйка воды текла в рукав и приятно холодила руку.

Юля сбросила с руки мокрый снег и взглянула на сына, который сейчас сидел на санях и строил из щепочек хатку. Увидела, что он не послушался ее, не сидел все время на санях, а топтался, бегал по снегу: вон и валеночки мокрые, и штанишки выше валенок тоже мокрые. Посмотрела на сына и пожалела, что взяла его с собой в лес, пусть бы лучше сидел дома, в тепле. А то пристал, просился, и она не смогла отказать. Не дай бог, заболеет, ведь простудиться мог.

Мальчик почувствовал ее взгляд. Поднял голову и, глядя на нее, улыбнулся. Раскрыл рот, и сразу стало видно, что у него нет одного переднего зуба. Юля не выдержала, тоже усмехнулась. Она и не думала улыбаться, хмурилась и даже сердилась на него, хотела как можно скорее закончить этот тяжелый труд и поехать домой, а теперь вот сама сорвалась с губ улыбка, и от нее сразу стало легче на сердце.

— Не замерз? — спросила у сына Петьки, подошла к нему, поправила на нем шарфик, подняла пальто и заправила в штанишки рубашку.

— Нет, — ответил мальчик.

— Лучше бы ты, сынок, все время сидел на санях или по дороге походил бы, а то вот лазил по снегу, вымок совсем.

Сын виновато посматривал на нее и светло, открыто улыбался. Ее радовала улыбка, успокаивала, она чувствовала, что в душе у нее нет обиды и злости на Петьку, не хочется кричать на него. Ребенок ведь, подумала она, шестилетний ребенок, разве он может столько времени усидеть на санях, не пробежаться по снегу.

— Проголодался? — сочувственно спросила она.

— Ага, — кивнул головой Петька.

— Сейчас поедем домой, сынок, — сказала Юля. — Потерпи еще немного.

— Ия буду править конем?

— Будешь, сынок, — утешила она его и вернулась за последней на этой березовой полянке верхушкой. Решила больше дров не рубить, хватит на месяц и этих, а там, позже, что–нибудь придумает.

Верхушка березы была легкой, и Юля, пока несла ее, почувствовала, как отошли немного отяжелевшие было от усталости руки и плечи, перестало шуметь в голове. Подойдя к дороге, попросила сына слезть с саней, положила поперек них два полена и начала накладывать дрова. Петька помогал ей, сновал под руками, но она не просила его отойти, радовалась, что он столько времени высидел в лесу, не мешал ей, и только старалась не задеть его бревном.

Решила: сейчас вот сложит дрова на сани и сразу же двинется домой. Собирать в одну кучу и сжигать ветки придет завтра.

Вскинув березовые плахи на сани, удивилась, как много на них неочищенных веток, длинных сучков. Рубить деревья и пилить их на дрова все же мужская работа, подумала она, у них, мужчин, и силы больше и лучше все получается. Если уж очищают дерево, то срубают суки у самого ствола, не оставляют таких длинных рогулек.

Юля перетянула березняк цепью, зацепила крюком за кольца с другого ее конца, вырубила, как это делал когда- то ее отец, толстую березовую жердь, подсунула ее под цепь, закрутила, сколько хватило силы, чтоб не двигалась, не разваливались дрова. Затем рубила топором самые длинные ветки.

Собрала раструшенное конем сено, вскинула на сани, отвязала от осины вожжи, дала их сыну, которого посадила на дрова, нокнула, понукая коня. Гнедой, высокий, с засохшим на боках навозом, рванул вмерзшие в снег сани, вытянулся так, что даже затрещала дуга, но, сорвав воз с места, пошел свободно. Порой конь глубоко проваливался --">