Алексей Георгиевич Иванов - Днем меньше

один в другом. — Ну и что, что он уехал? Позвоним домой, если надо будет, а перепечатать списки успеют. У нас сомнения…

— Ну и сидите со своими сомнениями, — сказала вдруг Клавдия Федоровна и бросила трубку.

Полозов давным-давно знал ее, еще с довоенных времен, когда она работала в гальваническом цехе и была просто Клавой. И человек она была хороший, но сейчас — и Полозов это понимал — на нее насели со всех сторон, а директор подписал списки представляемых к наградам, не согласовав их с цехами, и уехал, а завтра улетит в Москву, и ей расхлебывать все это тоже нелегко.

Иван Иванович набрал завкомовский номер: Клавдия Федоровна, у нас цехком сейчас, и до тех пор, пока мы не придем к единому мнению, никаких списков ни я, никто вообще подписывать не будет. И меня не интересует, кто и куда уехал. И впредь я прошу вас разговаривать со мной так, как это принято между людьми, если вы не хотите со мной поссориться.

Он повесил трубку и посмотрел на Патрикеева.

— Вот так, Женя. Надо цехком собирать.

— Да не шуми ты, Иван! — Коротков смотрел на Полозова и улыбался. — Какая разница, в конечном счете, Бугаенко или Огурцов. Важно — цех отметили! — Он подмигнул.

— И ты напрасно хихикаешь, я-то знаю, какой бы ты скандал сейчас устроил, если бы это твоего цеха касалось.

— Министерству, может быть, и все равно, — важно сказал Патрикеев, — а нам с рабочими каждый день общаться. Не зря же утверждают списки только за подписями членов цехкома.

Он был очень значительным сейчас — Полозову показалось, что он даже приподнялся со стула.

— Я, например, тоже считаю, что этот вопрос нужно обсудить.

— Ну-ну, — снова засмеялся Коротков. — А ты, как председатель цехкома, как считаешь: Бугаенко или Огурцов?

Патрикеев покраснел и зашаркал под столом ногами.

— Мое мнение не решающее.

— Ну а все-таки?

— Огурцов, — сказал Патрикеев, честно на Полозова. — Василий Иваныч.

— Ох и молодец же ты, Патрикеев! — Коротков хлопнул его по плечу. — Когда тебя Полозов выгонит, приходи ко мне. Возьму.

— Ну что же, надо собирать цехком. — Полозов взялся за точилку. — Давай, Женя.

— Иван Иваныч, я что хотел сказать… — замялся Патрикеев.

— Ну? — Острый кончик карандаша отскочил, и Полозов смахнул его в пепельницу.

— Ведь у Огурцова-то, у Василия Иваныча, есть уже «Знак Почета».

«Действительно, как же это у меня из головы вылетело?» — стружка с карандаша побежала быстрее, завиваясь, как вьется картофельная шкурка, срезаемая ловкой рукой.

Полозов чувствовал, что еще немного — и его «понесло» бы, а он знал, что в таком состоянии он может сделать все что угодно, хоть позвонить министру, но где-то внутри, вторым планом, что ли, шла мысль, что все это и не нужно бы — и суетиться, и звонить, заведомо ставя себя в «состояние войны» с начальством, хотя этого «состояния» Полозов и не боялся.

И то, что сказал Патрикеев, и особенно — как он это сказал, сразу снимало всю проблему.

— Да черт возьми, ведь «Знак Почета» у него есть! — Он даже сам услышал, как фальшиво это прозвучало, но все равно испытал чувство какого-то постыдного облегчения. — «Знак»-то у него есть, — повторил он, утверждая себя в этом облегчении.

— Ага! — сказал Коротков и, чуть припадая на протез, пошел к двери. — Я двинусь, а то так с вами весь день просидишь.

Полозов быстро утряс с Патрикеевым сверхурочные — опять набежало много, выскреб из пачки последнюю сигарету и закурил.

— Так что, Иван Иваныч? — Патрикеев уверенно посмотрел на листочки разнарядки, будто между ним и Полозовым существовала уже какая-то тайная связь, договоренность, и не только между ними, но и между Клавдией Федоровной, может быть — и директором, а может быть, даже и министерством, которое присылает разнарядки, — тайный, невидимый союз, объединение, общность, сути которой никогда не понять тому же Короткову со всем его умом, тонкостью и костылями. — Так что, Иван Иваныч, подписывать будем?

И в том, как он сказал это и как посмотрел на него, и даже в голосе Патрикеева Полозов вдруг увидел себя — нет, не таким, как он есть, а будто в кривом зеркале, когда лицо растянуто вверх и вниз, тонкая шея криво тянется к разбухшему, укороченному туловищу, а ноги исчезли вовсе.

Полозов почувствовал, как стал заливаться краской — медленно, сначала шея; потом краска поползла к щекам, вспыхнули уши, совсем как в детстве когда-то…

«Спокойно, спокойно», — --">