Василий Васильевич Варга - Осиное гнездо

лицо, шмыгающий нос и дрожащую нижнюю губу, и хитро улыбнулся.

— Не томи, времени мало, — буркнул шеф.

— Куда едем-то? в тартарары?

— Ко мне домой, а затем в Бычково.

— Я отвезу вас домой, а потом… мне бы где перекусить не мешало. Уже три часа дня, а я не завтракал.

— Согласен. Пятнадцать минут тебе хватит? В Бычкове в шесть часов вечера совещание председателей колхозов Раховского района, на котором я делаю доклад. Не опаздывай.

— Пять минут прибавьте, — нагло потребовал шофер.

— Пять, но не больше, — сдался шеф.

— Заводи мотор.

Как только шеф вышел из автомобиля и поплелся к своему подъезду, водитель захлопнул дверцу, нажал на газ до упора, и машина рванула с места, словно была изготовлена в стране загнивающего капитализма.

В четырех этажном доме, где жили и другие работники обкома партии, не было лифта, поэтому Митер (так звала жена Дмитрия Алексеевича) вынужден был подниматься по ступенькам лестницы вверх на третий этаж, хотя всякий раз он утешал себя, что поднимается к вершинам коммунизма. И теперь, по старой привычке, несмотря на то, что коммунизм, кажется, рухнул, он утешал себя той же мыслью. На лестничной площадке третьего этажа отдышался, а потом дважды нажал на кнопку звонка квартиры номер тридцать. Массивная дверь была оббита розовым дерматином под кожу. Другие двери на этом этаже выглядели гораздо скромнее, чем на квартире Митрия благодаря супруге Марии Петровны, прозванной обитателями дома Марунькой за ее писклявый голос и худосочность.

Дверь тридцатой квартиры тут же открылась и на пороге показалась маленькая худая женщина, мать троих детей, с заплаканными глазами и тут же повисла на шее мужа.

— Митрику, шо с нами будеть, я усьо по радиво слышала, какая беда случилася, упаси Бог! — щебетала она, скрестив руки у него на затылке и встала на свои худые ножки только тогда, когда муж внес ее в прихожую и захлопнул за собой входную дверь.

— Да, ситуация необычная. Нам только что на бюро объявили о самороспуске областного комитета партии, — сказал Митрик, тяжело вздыхая. — И главное, не сказали, куда нам деваться: в подполье уходить, али оружие брать в руки и штурмом идти на мировую демократию. Так, распустили нас, и мы теперь, как овцы без пастуха. Что дальше делать — ничего не ясно, никто ничего не знает. Я теперь похож на трехлетнего ребенка, брошенного родителями на безлюдном пустыре. Чтобы у меня не случился инфаркт — будь ты пока моим руководителем, давай мне указания, и я буду добросовестно все исполнять. Сможешь или нет? Будь моим лидером! Скажи, что мне сейчас делать?

— У нас есть монастырь, может, тебе туда податься?

— Да ты что, я ни одной молитвы не знаю. Да и анкета у меня какая, ты подумала об этом?

— Митрику, там анкеты никакой не надоть, не беспокойся, там только послушание. Переход из одной религии в другую на тебе не сильно скажется, заверяю тебя, а потом, глядишь, и я к тебе присоединюсь. Не упрямься. Ежели ты вручаешь мне командование над собой, то исполняй и никаких разговоров. Я скажу детям, что ты уехал на заработки в Швейцарию.

2

Дискалюк тяжело вздохнул, достал партийный билет из внутреннего кармана пиджака, развернул его, посмотрел на последний месяц уплаты членских взносов, захлопнул и поцеловал в голый лоб Ильича на обложке.

— Прощай, отец родной, — произнес он трагическим голосом, а затем обратился к жене: — Выброси этого коротышку в пылающий огонь, он теперь может принести нашей семье одни несчастья. Чего-то не хватало в фундаменте, который он заложил, и возведенное им гигантское здание рухнуло, кажись, на вечные времена.

— Что ж! вечная ему память, как говорится, — сказала Марунька, намереваясь бросить партийный билет с изображением Ильича в пылающий огонь.

— Давай, повременим с этим, а вдруг еще пригодится. А пока, какие будут указания, ибо время дорого? — спросил Митрий, доставая сигарету «БТ» болгарского производства. — Машина вот-вот должна подойти.

— Кажись до Мукачева всего сорок километров, попытай счастье, а вечерком позвони мне и скажи: говорит Митрополит ужгородский и мукачевский, я буду знать, что это ты. Давай я тебе соберу на дорожку сальца с чесноком, поешь вволю, потому как в монастыре сплошные посты: ни сала, ни мяса не дают, и я боюсь, что ты станешь худенький, как я. Ты чичас чижелый такой, как навалишься, я задыхаюсь под тобой…

— Не болтай --">