Анатолий Гаврилович Загорный - Легенда о ретивом сердце

били в самое темя, и он забывал слова молитвы. Так стоял под мостом до поздней ночи, слушая жуткие голоса лягушек. Только тогда выбрался из-под него и переплыв на другую сторону, вышел к киевской дороге.

В Киев он прибыл со смердом, которым вез на торг репу.

Последнее испытание

Поздней осенью 998 года, когда скованная морозом, разоренная бесконечными войнами русская земля еще дымилась грудами пожарищ, трое богатырей ехали верхами по степной дороге. Брызгала из-под ледяных корок студеная вода, блестки инея лютовали в воздухе… клетчатые следы лаптей, кованых каблуков, мягких пошевней, ископыть угнанной скотины, плоские широкие следы верблюжьих копыт, глубоко вдавленная колея проехавших здесь телег и кибиток — все это застыло в холоде, как суровая летопись. Дорога войны. То здесь, то там лежала на обочине вконец разбитая повозка степняков; в черных гниющих будыльях желтели остовы лошадей, а то и череп, оплетенный травой; грязное тряпье висело на колючках шиповника и печально помахивало вслед храбрам. То справа, то слева возникали свеженасыпанные курганы, и сиротливо торчали на них воткнутые копья с лошадиными хвостами. Одинокий промелькнул каменный крест — приземистый и невзрачный, чуждый этому необъятному простору. Храбры опустили головы к земле и читали серый, сшитый ледяными иголками пергамен дороги… Вот тут печенег сходил с коня и втыкал копье в землю, тут стая волков вышла на дорогу и шла по ней некоторое время, а вот кто-то крупным наметом скакал в обратную сторону. И еще многое было написано на унавоженной степной дороге. Илья приостановил коня, наклонился над лужей, покрытой прозрачным ледком. В ней застыл обломок браслета из зеленого стекла — любимое украшение киевлянок. О чем он говорил, скованный холодом обломок? О той, кто была когда-то горожанкой, а, плененная, потеряла все, томясь в рабстве. Быть может, она была молода, хороша и ее любили… Быть может, она была невестой, матерью или готовилась стать ею? Быть может! Наверное, так. Но дорога катилась, и всего нельзя было прочесть — столько ног прошло, столько судеб решилось.

Невеселые мысли навевала степь храбрам. Алеша тихонько пел песню, закрыв глаза и раскачиваясь в седле:

Светла горенка твоя,

Мелом белена,

В два окошечка она

Косящаты-ы-их…

А в окошечко глядит

Светел месяц…

— Забыл дальше… Помню только: «Спи, гудочек, не придут злые люди…» Баба пела…

И от Алешиной песни становилось легче на душе, сердце отходило, мысли летели куда-то далеко, совсем по другой дороге. Мечталось о чем-то таком, чего и не было никогда, а если и было, то какими скудными крохами!

Навстречу шел странник — старый, седой, за плечами котомка. Забрызган грязью по пояс. Снял шапку, поклонился.

Илья остановил коня:

— Откуда идешь, старче?

— От зари… домой, сыне, к очагу, — ответил калика и поднял на храбра темное лицо.

— Да где же дом твой?

— Недалече. Мойско-озеро знаешь, что у господина Великого Новгорода? Так от него к Пскову еще верст шестьдесят.

— Ходил куда, старче? — полюбопытствовал Алеша.

— А недалече… В землю христианскую. Свят и стар муж поводили меня по тем местам до Назарета, и до Хеврона, и до Ердана, а потом у индеев черномазых был. Бедно живут индеи, а есть и богато — кто как может, — отвечал рассудительно старик. — В корову верят… И есть у них такие огромные животины — слоны, значит. Нос у каждого до земли и по два зуба торчат.

— Да чего ж ты пёр в этакую даль? — спросил Алёша.

— А поглядеть, — прищурился старичок, — как люди живут, посмотреть и себя показать. Вот приду и всё как есть на бересте нацарапаю. Сколько берез раздену — лес! Во сколько видал! Я ведь грамоте разумею, у нас под Новым городом каждый смерд грамоте умеет…

— И как это ты уцелел? — удивился Добрыня. — Печенеги небось до самой этой Индеи кочуют?

— Воина скрозь… Все воюют.

— Сколько идешь так? — спросил Иль.

— Не упомню. Годков восемь, и все на ногах. На печь бы пора, да не усижу ведь — пойду за Варяжское море.

— А слону эту длинноносую можешь начертить тут? — спросил Алеша.

— Могу! — с готовностью согласился старик и, разбив палкою лед, стал тыкать конец ее в грязь и рисовать на земле что-то неуклюжее, нелепое.

Нарисовал, хитро поднял палец:

— Во каков!

— Тьфу ты! — сплюнул Алеша. Да где у нее хвост? Спереди али сзади?

--">