Эльмира Анатольевна Нетесова - Чужая боль

получки, отоварившись в ларьке, покупал на общий стол пряники, какие-нибудь консервы, курево. За эту порядочность мужики уважали. Он никогда не лез к зэкам с назойливыми вопросами и просьбами, старался обходиться тем, что имел. Он не был завистливым, может, потому к нему реже других придирался бригадир.

— Санька! А давай после зоны махнем ко мне в деревню! Сгинешь с глаз, скорее тебя забудут. Найдем тебе бабу из доярок, нарожаете с нею кучу детей и доживешь свой век спокойно. Никакая блоха не укусит. Наши деревенские бабы смирные и послушные. Вкалывают как лошади, с зари и до зари. Запросов ноль, лишь бы не колотил. У меня сеструха в деревне мается. Сама с хорошую телку, нам ее всем бараком не обнять. Одной сиськой жеребца уложит насмерть. А вот крыть ее некому. Все мужики в деревне занятые. Вот и мается одна. Жалко девку. А тут ты подарком свалишься. Она тебя даже в лопухи за избу на руках носить станет! — предложил Васька.

— Староват я для нее, — отмахнулся Сашка.

— Эта разница ништяк.

— Соглашайся, Саня, покуда предлагают!

— Ты у ней за пазухой жить станешь. И никакой тачки в руках. Храпи хоть сутками. Не станет будить без позволенья. Лишь бы уважал.

Сашка посмеивался над предложеньем, но всерьез разговор не поддержал.

— А у тебя родня имеется? — спросил Саньку бригадир.

— То как же! Полная обойма. Отец с матерью да младший брат.

— Где живут они?

— Все в Смоленске.

— Чего ж не пишут?

— Я у них в отморозках. Они интеллигенты. Все в начальстве. Я для них черное клеймо. Придурок и недоучка.

— С чего бы так?

— В науку не пошел, остался в чернорабочих. Сколько лет на буровой вкалывал, а все без толку. Даже женился помимо их воли. Не советовали, отговаривали. Я ж как козел рогами в ворота уперся. Они просили не спешить, а когда женился, не велели приводить бабу в дом. Вот и уехали с нею в Сургут за длинным рублем. Ну, мне повезло, устроился в буровую бригаду. Зарабатывал кучеряво. Баба потом тоже устроилась. Продавцом. Так вот понемногу прижились, обжились, родили дочку. Я своим писал. Ответов не было. Даже с рожденьем Ани не поздравили.

— Ишь, какие обидчивые, — заметил Иваныч.

— Да не в том дело. У них перед глазами младший брат имеется. Уже два высших образования получил, работает на хорошей должности, имеет приличную зарплату, не пьет и не курит, не гуляет с бабами. Весь домашний. Ничего общего со мной. Он не храпит, не сморкается в кулак, не пердит так чтоб разбудить соседей, чтоб они вскакивали в ужасе, думая, что началась бомбежка. Он во всем положительный. Даже зубы по два раза в день чистит. Я вообще этого никогда не делал. Брат ни единого слова поперек не сказал. Родители от него в восторге. Гордятся, как наградой. У нас с ним ничего общего кроме стариков. Брат как украшение семьи, ее лицо, а я обратная сторона. Вот и суди, есть у меня родня? Они, небось, даже имя мое давно забыли. Но я не горюю, как-то жил без них все годы и ничего! Правда, вот влип на зону. Хотя от такого никто не зарекайся, — опустил голову Сашка и умолк.

— Значит, нет тебе к ним ходу?

— Самого не пустят. Но ведь есть Анютка. Она их внучка. Ее нельзя не любить…

— Ой ли? Кто отрекся от детей, тому и внуки по барабану! — встрял Костя.

— А ты заведи новую семью! — советовал Вася.

— Сначала до воли дожить надо, а уж потом думать о чем-то, — отмахнулся Сашка.

— Жить надо проще! Надейся на Бога! А вдруг увидит и поможет. Мы все его милостью живем, — задумчиво сказал бригадир.

— У тебя дочь крещенная? — спросил Василий Сашку.

— До зоны не успел. Но когда освобожусь, первым делом поведу Аньку в церковь. А и сам окрещусь, а то мои интеллигенты до этого, самого главного, так и не доперли. А и куда им. Я помню, как собрались к нам гости, все знатные, именитые, на чей-то день рождения. Мне тогда года четыре или пять было. Тоже за стол позвали. Ну, я дорвался. А когда стал выходить из-за стола, нечаянно перднул. Да так громко, заливисто по-лучилось. Гости вниманья не обратили. Зато мамаша взяла меня за ухо и отвела в спальню, назвав свиньей и хорьком. Потом ни она, ни отец с месяц со мной не разговаривали и не выпускали к гостям. Нет, мне ничего не объяснили. За мною так и закрепилось прозвище «козел». Даже стыдились моего появления. Я тоже отдалился, так и не понял тогда причину презрения. Мне было обидно, что меня по-свински увели из-за стола, опозорив перед всеми.

— Глупые у тебя старики! Да бзди ты сколько хочешь, лишь --">