Мария Евгеньевна Некрасова - Большая книга ужасов – 90

всегда так. Просто, чтобы поворчать. Матери нужно ворчать, как Насте нужны дед и лес. Настя всегда хорошо училась, опять-таки благодаря деду. Он объяснял ей дроби на апельсине, откуда-то знал (или сам сочинял?) смешные стихи-запоминалки по русскому и географии, а однажды привязал к скейту взболтанную бутылку газировки, чтобы наглядно показать закон физики. Весь двор залил сладкой водой, и мать опять ворчала. У них даже был тайный язык, долго, до первого класса, пока Настя не пошла в школу и не поняла, что это английский. Рёву было!

Всё кончилось минувшим летом. Крепкий лесной неубиваемый дед сгорел за месяц от какой-то стариковской болячки. Мать хотела отправить Настю в летний лагерь, чтобы она не видела этих раскрашенных медсестер с уколами и длиннющими акриловыми ногтями, которыми непонятно как в носу ковырять, не то что вскрыть ампулу с лекарством. Насте всё время хотелось рассыпать по столу иголки или пластиковые карточки, чтобы посмотреть, как они это собирать будут с такими ногтями. …Чтобы Настя не видела эту дыбу-капельницу с облупленной краской и это чужое уже лицо с разгладившимися морщинами, но странно ещё более старое от этого. Как будто дед нацепил хэллоуинскую маску и сейчас вскочит с воплем: «Бу!» Только нет.

Конечно, ни в какой лагерь она не поехала. Выслушала всё «Родители кучу денег отдали за путёвку, а ты не хочешь» и даже «Дедушка болеет, тобой некому заниматься», – десятиклассницам приходится выслушивать и не такую чушь. Не обошлось без скандала, но Настя сумела настоять на своём и последний месяц провела с дедом. Ей, как маленькой, пытались втолковать, что он поправится, и она даже верила, потому что нельзя не верить. Она даже находила в себе силы рассыпать по столу всякие плоские мелочи, чтобы потроллить когтистую медсестру, тем более что деда это забавляло. Разыскивать в Сети смешные мемы и всякие документалки о путешествиях, чтобы посмотреть вместе. Дед засыпал в самом начале фильма: он быстро уставал в тот месяц и больше спал, чем бодрствовал. Иногда Насте было даже неудобно: человек устал, чего она лезет со своими глупостями. Но не лезть она не могла. Она как будто скребла ложкой по дну, но ведь и дед тоже скрёб.

Но всё кончилось. Мать занавесила зеркала чёрными тряпками, примотала скотчем, потому что сквозняк. Скотч смотрелся нелепо, как их с матерью возня на кухне. Кажется, все полтора месяца они только и делали, что готовили: поминки, девять дней, сорок дней… Для Насти всё слилось в один огромный винегрет. Потом мать заявила, что не может больше жить в этом доме, что Насте нужно учиться, как будто она не училась, что надо продать дом и переезжать в город. Кажется, тогда Настя и поняла, что деда больше нет. И леса больше не будет. Не будет этих утренних поездок по безлюдной улице на драндулете.

…Самое обидное, что драндулет-то Настя отбила. Мать хотела продавать всё и сразу, чтобы новый дом, новая жизнь. Настя вцепилась и стала вопить, что без драндулета никуда не поедет. Он как припрятанная Настей в шкафу с одеждой пачка цикория, который никто, кроме деда, не пил, он был напоминалкой, висячим разболтанным мостиком между «нету» и «был». Отец встал на Настину сторону, только побоялся, что ей из-за зрения могут не дать права, но у него-то они были. Драндулет поехал с ними в эту жуткую новостройку, подпирающую небо, и даже пережил первую ночь на улице под окнами. Отец с Настей по очереди выбегали на балкон, чтобы посмотреть с двадцатого этажа на эту крошечную блоху в заставленном машинами дворе. Наутро отец выяснил, что место на подземной охраняемой парковке не то что дороже драндулета, а стоит как полквартиры. Поэтому место у драндулета, конечно, будет, но под открытым небом и без всякой охраны. А уже после следующей ночи на улице от мотоцикла осталась только лужица масла на асфальте.

Отец, конечно, орал, валил всё на работяг со стройки, которые вечно ковыряются в помойке в поисках строительного мусора и металлолома. Настя не хотела верить, но, скорее всего, отец был прав. Кому драндулет – мостик, а кому металлолома кусок, чтобы выручить немного денег. Насте тогда показалось, что это ее сдали в металлолом. Ну не ее, какую-то важную ее часть, без которой уже ничего не будет прежним. Ничего не осталось, кроме пакетика цикория, который так и переехал в новый шкаф в куче одежды. Отец, конечно, утешал, обещал новый мотоцикл, но они оба знали, что новый никому из них не нужен.

…И улица станет ниточкой-шоссе с --">