Сергей Д. Блинов - Линии

штанину, потянулась к чернильному отпечатку на лице.

− На, потрогай.

Теплая ладошка коснулась зазябшей щеки, и от этого как током прошибло. Ангаккук помнил, что такое ток. Электричество. Он многое помнил из того, что осталось позади. Духи не давали забыть, слали знаки-ассоциации. А знаки, они странные бывают.

− Папа говорит, вы нас оберегаете.

− Пока могу, − сказал ангаккук.

− А когда умрете?

− Когда умру, ты будешь. Хочешь, научу?

Добытчик дернулся. О таком не шутят. Ангаккук имел право забрать у добытчика дочь, обречь ее на одиночество и украсть ее солнце, посвятив тени и луне. Многие сочли бы это честью.

− Ну, пойдешь?

− А вы ругаетесь? Мама ругается.

− Я не ругаюсь.

− Тогда пойду.

− Вот и славно.

Жена добытчика поставила перед ангаккуком тарелку. Ел ангаккук быстро, не обжигаясь и почти не чувствуя вкуса.

− Боишься этих?

− Не боюсь, − ответила девочка.

− А зря. Надо бояться. Вся разница между нами, − ангаккук облизнул ложку и отодвинул тарелку, − в том, что они могут дольше существовать на нашем ледяном острове, чем мы у них под водой. Они знают, что есть у нас. Мы не знаем, что есть у них. А духи не скажут. В этом и есть страх.

− Все равно не боюсь.

− Ладно. Собирайся.

В санях молчали. У дома ангаккука добытчик снял с саней канистру и поставил в снег. Зашел, чтобы забрать выпотрошенных каракатиц. Кинул одну собакам, а сам опустился на одно колено и обнял дочь. Что-то зашептал в ухо, погладил по голове и по плечам. Всхлипнул будто даже. Ангаккук молчал. Потом, когда добытчик крикнул на собак, и те унесли его в начинающийся снегопад, ангаккук открыл дверь и запустил девочку внутрь, чтобы грелась, а сам остался снаружи.

Вылил из канистры остатки чернил. Вытекали чернила неохотно, словно кровь из поджившей ранки. Ангаккук обмакнул палец в образовавшуюся кляксу, нарисовал лучи, получилось солнце. Улыбнулся.

Потом долго-долго тер снегом лицо, чтобы смыть отпечаток. Ни к чему отвлекать духов теперь, когда полынья окружена. Пока чернила не посветлеют, не поменяют оттенок, духи будут следить, чтобы эти не причинили людям зла.

Темнело, и лунная стрела стала настолько яркой, что ангаккук мог разглядеть ее от самого дома. Бледная линия перечеркнула небосвод, уперлась в горизонт, нырнула под лед, где дотянулась до самых черных впадин. Ночь − плохое время, чтобы проводить его вне стен. Стены − последняя защита. Так было всегда, еще до того, как ледяной остров оторвался от большой земли. До того, как лунная стрела пригвоздила его к бездне.

Когда ангаккук вошел в дом, девочка уже спала у печки. Хорошо, если смогла заснуть в одиночестве. Ангаккук перенес ученицу на кровать, укрыл старой медвежьей шкурой, сел в кресло и закрыл глаза. Как всегда, ему снились чернильные круги. Они расходились подобно тому, как разбегается по водной глади рябь, если кинуть камень. И чем дальше круги убегали от центра-полыньи, тем светлее делались. Они пересекались с кругами других шаманов, набегали на линии и растворялись, тускнели, теряли цвет.

Утром ангаккук проснулся первым. Подошел к окну, посмотрел в белизну, довольно хмыкнул, не увидев лунной стрелы. Хватит. Насмотрелся. Потряс ученицу.

− Вставай.

Девочка начала тереть глаза кулачками. Ангаккук смотрел на нее, потом дал талой воды, чтобы она прополоскала рот. Его самого учили так давно, что он не знал, с чего начать. Хотел − и не знал. Девочка почувствовала это − добрый знак − и начала сама. С вопроса.

− А вы видели этих?

Ангаккук покачал головой. Вспомнил прозрачные тела, лишенные чешуи, просвечивающие скелеты и бледные кишки, что багровели, если чудовище насыщалось. Глупые рыбьи глаза, лишенные век. Вспомнил первую лунную стрелу, ту, что осталась на большой земле. Вспомнил имена. Еще раз покачал головой. Пока рано.

− Может, их и нет вовсе? − спросила девочка.

− Может, уже и нет. Но ты все равно бойся.

--">