Даррелл Швейцер - В былые дни Коммориома

гнусные и мелкие преступления — ибо, хотя король и знать видели спасение от скуки лишь в бесконечном разврате, в стране всё ещё жили простые люди, которые управляли повозками, пекли хлеб, ремонтировали акведуки, разносили доклады, патрулировали городские стены, ловили мародёров и перекладывали черепицу. Эти достойные уважения люди видели мирские сны, и их мирские дела, выполняемые в темноте, были столь же выдающимися, как поднятие с земли кошелька или перерезание горла.

И всё же он испытывал смешанное со страхом беспокойство. Его тревожили не сами видения, но подозрение, что он, как и его спутник, был бесплотен; что он стал призраком, духом, покинувшим своё обездвиженное тело, за которое, возможно, уже принялись крокодилоподобные твари; что он мёртв, и теперь движется в какую-то преисподнюю, до сих пор не обнаруженную не только такими мелкими мошенниками, как он сам, но и настоящими философами.

Спутник заверил его, что это не так, и посоветовал продолжить их странствие, пробудив в нём авантюрные ожидания.

Подобно дыму, они просочились сквозь стены некого уединённого покоя, в коем пребывала его юная, изысканно-прекрасная возлюбленная, пропустившая вечерние торжества, сославшись на сильную головную боль. Сейчас она блаженно спала в объятиях любовника. Это нисколько не задело Палифара Вуза. Любовник мог оказаться сыном пекаря или каким-то синекожим звероглавым обитателем болот за чертой города — сейчас это не имело никакого значения. Его взгляд на вещи изменился.

Он вспомнил, как после великолепной ночи, проведённой с ней — в то время, когда он был ещё молод и полон ожиданий, и ожидания эти, как ему казалось, только что исполнились; в то время, когда у него ещё не развилось воображение, чтобы тосковать о чём-то большем — она, наконец, прогнала его из постели и, поцеловав на прощание в щёку, обронила: «Оставь дверь незапертой».

Тогда эта фраза наполнила его навязчивым желанием, и до той поры, пока они не встретились снова, он не мог думать ни о чём, кроме её плоти. Теперь сцена вновь повторилась, и он, словно актёр, хорошо знающий свою роль, безупречно отыграл её, просто оставив дверь приоткрытой и взяв своего спутника за руку.

— На тот случай, если почувствуешь страх, — сказал фантом, — возьми это.

Он вложил в свободную руку Палифара Вуза заткнутый пробкой, покрытый странными узорами фиал из слоновой кости.

— Сомневаюсь, что он мне пригодится.

— И, тем не менее, прими мой дар. Когда ты захочешь положить конец череде видений и узреть лишь абсолютную и неизведанную истину, ты должен будешь отпить из него.

— Но пока что я хочу двинуться дальше, — сказал Палифар Вуз, поскольку в нём пробудилось искреннее стремление увидеть и познать то, что лежит за пределами привычного восприятия, проникнуть в те глубины, которым поэты и философы должны были посвящать что-то большее, чем вереницы пустых слов. Что же до подлинной природы разворачивающихся перед ним чудес, дававших возможность удовлетворить его стремление, то он и не пытался постичь её, поскольку прекрасно знал, что та часть его мозга, которой до́лжно было отвечать за философское осмысление реальности, была подобна дряблой мышце, непривычной к нагрузкам.

Ему оставалось лишь принимать происходящее с ним как данность.

Они двинулись за пределы человеческого царства, дрейфуя в ночи, словно огромные ленивые мотыльки на горячем ветру. Они скользили под кроной густых джунглей, раскинувшихся за городской стеной, и там Палифар Вуз узрел сны диких зверей; даже стал их частью, поскольку нарушил своим незримым присутствием покой какого-то чудовища — тут же расколовшего ночь заунывным воем, а затем вновь погрузившегося в своё лежбище в грязевой яме; лишь пылающие, точно фонари, глаза продолжали вглядываться в ночь, медленно открываясь и закрываясь. Единственный вывод, что он сделал из этого видения, заключался в том, что пиршества, блуд и грёзы животных не слишком отличны от человеческих, а, значит, не представляют особого интереса.

Теперь перед ними раскинулось безграничное небо. Фантом, резко оттолкнувшись от тверди, повлёк его за собой. В мгновение ока и Коммориом, и вся Гиперборея исчезли где-то внизу. Одна из его туфель сорвалась с ноги и, вращаясь, унеслась в космическую тьму.

Лунный серп, столь огромный, что заполнил собой окоём, предстал перед Палифаром Вузом, ослепив своим сиянием. Его чувство направления было сбито с --">