Мишель Харрисон - 13 сокровищ

имеет об их существовании.

Дорога все тянулась, изгибаясь, точно лабиринт, из которого никогда не выбраться. В конце концов деревья стали реже, и за последним поворотом налево машина остановилась перед большими коваными воротами, запертыми на висячий замок. По их ажурному каркасу тянулись искусно выкованные слова: «Поместье Элвесден». На каменных столбах скалили зубы горгульи. Мать Тани пару раз призывно посигналила, бросив раздраженный взгляд на часы на приборной панели машины.

— Почему, интересно, ворота все еще не открыты? Мы же предупреждали, что приедем часов в десять.

Она снова сердито просигналила.

Несколько минут ничего не происходило. Таня старательно отводила взгляд от горгулий. Поверх высокой стены можно было разглядеть лишь крышу дома.

— Можно выйти наружу и размять ноги, — сказала мать, открыла дверцу и выбралась из машины.

Таня с радостью последовала за ней: в машине было жарко и тесно. Оберон забегал среди деревьев, принюхиваясь, фыркая, помечая новую территорию.

— Какой чудный, свежий воздух! Подожди, ты будешь еще радоваться, что оказалась здесь.

Таня бросила на мать злой взгляд и оглянулась по сторонам. В отдалении послышался звон колоколов, и она вспомнила, что здесь есть маленькая церковь. Если не считать ее, дом стоял в гордом одиночестве, и хотя дорога от города заняла чуть больше двух часов, казалось, что они в совершенно безлюдном месте, полностью изолированном от всего остального мира. Прикрыв глаза от солнца, Таня посмотрела вдаль. К ним быстро приближалась темная фигура.

— Уорик, — с облегчением сказала мать.

Таня опустила взгляд и поддала ногой камешек. Она не испытывала особого расположения к смотрителю поместья. Когда мать была ребенком и жила здесь, эту роль выполнял отец Уорика, Амос. Потом Амос состарился, отошел от дел и должность перешла к его сыну. Они оба жили в поместье с бабушкой Тани, Флоренс, и сыном Уорика, Фабианом, которого Танина мать называла «противным маленьким нахалом». И хотя некоторая доля истины в этом была, Таня не могла, даже против воли, не сочувствовать Фабиану. Его мать умерла, когда ему было пять лет, а отец уделял мальчику очень мало внимания. Неудивительно, что он рос таким несносным.

Уорик подошел к ним. Он был в длинном пальто, слишком теплом для такой погоды, и грязных молескиновых штанах, заправленных в такие же грязные сапоги. Всклокоченные темные волосы, пересыпанные сединой, были небрежно связаны сзади, кожа смуглая, грубая — как у человека, много времени проводящего на воздухе. Вместо приветствия он лишь кивнул с угрюмым видом, прошагал мимо, отпер ворота и сделал им знак вернуться в машину. Таня с неприязнью заметила, что на спине у него пристегнуто духовое ружье. Ворота со скрипом отворились; Уорик отошел в сторону, пропуская машину.

Как всегда, при виде дома глаза Тани широко распахнулись. Без сомнения, когда его только построили, а было это в конце восемнадцатого столетия, он выглядел впечатляюще. В нем было около двадцати спален — не считая комнат для слуг — и почти столько же гостиных и кабинетов, когда-то богато отделанных. Если бы особняк поддерживали в хорошем состоянии, он до сих пор выглядел бы очень эффектно.

Увы. Потрескавшиеся стены, словно саван из листьев, покрывал толстый плющ, с каждым годом разрастающийся все шире и даже проникающий в окна. Большинство комнат сейчас были либо заперты, либо находились в полном упадке; окружающие дом обширные земельные угодья одичали. Двор перед домом зарос сорняками; немного облагораживали зрелище несколько деревьев и неработающий фонтан. Таня никогда не видела в нем воды.

Припарковавшись, они вылезли из машины и остановились, дожидаясь Уорика. Он тяжелым шагом пересек двор, поднялся по ступеням к большой двери и провел их внутрь. Оберон остался снаружи, улегся в тени дома, тяжело дыша.

В прихожей пахло всегда одинаково — сыростью, плесенью и лишь чуть-чуть духами Флоренс. Двери, выходящие в коридор, были заперты; это Таня знала по прошлому опыту. Сейчас в доме использовалось всего несколько комнат. Прихожая переходила в фойе, где было еще несколько дверей и выход на главную лестницу; поднявшись по ней, можно было попасть на маленькую площадку, а оттуда — в уходящий в обе стороны коридор первого этажа. На второй этаж, где когда-то располагались помещения для слуг, почти никто не заглядывал — если --">