Сергей Волчок - Северские земли (СИ)

скучно гундел. И никто его не слушал…

Кроме барина.

Тот как раз возвращался после традиционной утренней разминки с саблей – шёл голым по пояс, смущая дворовых девок чеканностью бронзовых от раннего загара мышц. Мимо побирушки он прошёл, не повернув головы.

И вдруг остановился, как обухом стукнутый.

Барин медленно повернулся, вперился взглядом в нищего и неверящим голосом спросил:

- Голобок? Голобок, это ты? Это же ты – голос твой!

- …хлебца бы… Ась? Кто здесь?

- Голобок!!! – барин схватил вшивого побирушку за лохмотья, и встряхнул как мешок. – Голобок, ты что – не помнишь меня?

- Голос помню. – равнодушно ответил тот. – Чей - не помню. Хлебца бы мне – мабуть, и вспомнил бы. Брюхо у меня подвело, мил человек, два дня не жрамши.

- Эй вы! – бросив побирушку, барин повернулся в сторону наблюдавших за сценкой дворовых, и скомандовал: - Сейчас перекусить гостю, потом в баню его, а после бани – к столу ведите. Стол богатый накрыть. Всё, бегом!

Дворня кинулась врассыпную заполошными курами – когда барин говорил таким тоном, ни медлить, ни задавать вопросы не стоило. А барин наклонился к нищему и тихо сказал:

- Голобок, это я – Молок.

- Молок? – тупое и забитое выражение лица побирушки на миг исчезло, и губы скривились в высокомерной усмешке. – Надо же. Выжил, значит?

И тут побирушка сделал такое, что учини это кто из дворни, уже через миг бы кровью харкал и зубы сплёвывал. Он положил барину на лицо свою грязную ладонь и быстро, но чутко ощупал. После чего сплюнул и сказал:

- А ты заматерел, пацан.

И боярин это стерпел!

***

Вот с этим-то вшиварём барин и пил второй час. Что там происходило за закрытыми дверями – всем было неведомо. Собутыльники говорили негромко, а подслушивать дураков не было – нрав у барина был крут, а чутьё на подгляд да подслух - как у зверя дикого.

Меж тем в комнате ничего необычного не было. Два мужика сидели за уже порядком растерзанным столом и вели размеренную беседу. Даже языки заплетались не сильно, и лишь красные рожи свидетельствовали о том, что мужчины не только едят.

Вот и сейчас хозяин в очередной раз разлил по кубкам, собутыльники молча кивнули друг другу, и, не чокаясь, опрокинули содержимое внутрь.

Слепой, явно изучивший уже, где что на столе стоит, зацепил квашеной капусты, захрумкал и изрёк, наконец, с невесть откуда взявшимся достоинством:

- Хороша капустка у тебя, хозяин. Так, значит, сыскным меня не сдашь?

- Сыскным не сдам, - хозяин жевал расстегай, и оттого говорил невнятно. – А вот в рожу, пожалуй, дам. Как не дать гостю дорогому, если он ещё раз разговор про это заведёт? Не сдам я тебя, Голобок, не сдам! Не так много нас под небом ходит, чтобы ещё прореживать.

- Одиннадцать. – сказал нищий и ухмыльнулся нехорошей, волчьей усмешкой.

- - Чего? – боярин посмотрел на гостя мутноватым взором.

- Одиннадцать, говорю, нас осталось. Тех, кто жив или может быть жив. Если, конечно, твой приятель из мёртвых не воскрес.

- Не воскрес. – мрачно ответил Семён. – Не довезли тогда Василия Семёновича. В дороге богу душу отдал. Давай помянем его, что ли?

И хозяин опять разлил.

- А и помянем, - согласился нищий, цапнув серебряный кубок. – Хоть и пёс был Швих, а стойкий. Помин души заслужил. А что до лекарни его не довезли – неудивительно. Вас обоих тогда на телегу загрузили – ну трупы трупами. Ей богу, в гроб краше людей кладут. Мы и тебя за мёртвого держали.

Выпили, заели.

- В общем, одиннадцатый ты. Волк, Рубец и Крапива всё ещё в Диком Поле и даже воюют ещё, говорят. До чего всё-таки человек живучая скотина – прямо удивляюсь я ему. Черёмный через полгода к татарам в плен угодил, жив или нет – не ведаю, но на всякий случай среди живых числю. Вихор пять лет назад выкуп выслужил, документы себе выправил, сейчас, говорят, в Москве осел, школу сабельного боя держит. Псов драться учит, гнида! Он всегда гниловат был.

Голобок зло сплюнул на пол, растёр плевок драным лаптем и продолжил:

- Азат, татарин наш, что единственный живым тогда остался, сразу после этого из джигитов выписался к чертям собачьим. Он

--">