Константин Фрес - Старая эльфийская сказка (СИ)

сильна в тебе, — сказала она. Она не ругала меня, но мне не нужно было слов, чтобы понять, что она ненавидит меня до глубины души. — Ты никогда не будешь нормальным, никогда.

И она отдала меня старухе, что жила на окраине поселка.

Худшей доли и представить себе нельзя было.

Старуха это была просто воплощением зла в моем понимании.

Она уже давно жила одиноко, и сколько я её помню, она была стара и зла.

Те, кто иногда появлялся в её доме и помогал ей по хозяйству, скоро исчезали.

Сначала их видели в деревне. Все они, как один, были неухожены, грязны, оборваны и как будто бы не в себе. Они становились юродивыми как Марта.

Потом их находили в какой-нибудь канаве. Мертвыми.

Осмотрев меня, старуха засмеялась.

— Крепкий, — сказала она, треснув меня по ноге своей палкой. — Хороший получится раб из тебя, эльфик.

За еду и кров я стал работать на неё.

К работе я был привычен — мы с матерью жили одни, и всю тяжелую работу по дому выполнял я.

Но была еще одна особенность проживания у этой старухи.

Каждый вечер она поила меня своим зельем.

Привычный к горьким травам, я послушно их пил, и со мной происходили странные вещи.

Зелье старухи делало меня счастливым, я забывал об усталости и даже пытался плясать и петь.

И зеленая ядовитая луна не звала меня уже так сильно. Случалось, я ругался на неё, отражающуюся в ручье, и она гасла, становилась бледной и белой.

Свой восемнадцатый день рождения я встретил в грязной луже, с головной болью, больной и разбитый.

Вот в чем был ужас моего положения, и всех тех, кто жил у этой старухи до меня.

Старухе отдавали людей, которых община считала никчемными и ущербными, чтобы она медленно сводила их в могилу. Никто в поселке не взял бы на свою душу такой грех, как убийство человека, и старуха тоже.

Но к её зелью привыкали, и уже не могли без него жить. А оно медленно отравляло людей, и они просто умирали.

Глава 4

Жизнь моя у старухи потекла однообразно и страшно.

Я почти потерял человеческий облик. Одежда моя быстро приходила в негодность, потому что, пьяный, я не выбирал места, где мне упасть.

Мылся я тоже крайне редко, лишь тогда, когда старуха забывала влить в меня свою отраву, и голова моя способна была соображать. Волосы мои отросли настолько, что их можно было сплетать в косы, но кому придет в голову копаться в грязных, спутанных волосах?

Отравленный старухиным варевом, я не мог есть и отощал так, что даже прошлогодняя одежда висела на мне мешком. От голода я ослаб, и когда старуха, недовольная чем-то, колотила меня палкой, я не мог сопротивляться ей. Каждый вечер, когда я кое-как справлялся с чашкой каши, она принуждала меня пить свою отраву. Если я противился, она колотила меня, валила на пол и насильно вливала в рот свою дрянь. Потом мне становилось хорошо; яд дарил мне чувство эйфории и свободы, и дальше я пил его добровольно.

Одно лишь существо в целом мире жалело меня и изредка, украдкой, навещало меня по вечерам, когда я, опоенный, валялся у колючих кустов, окружающих дом старухи.

Это была Гурка, девчонка из деревни. Кажется, она тоже была полуэльфом. Не помню; помню только, что её так же лечили у знахаря, и она тоже плевалась и визжала, как дикая кошка, когда её поили святоцветом. Но ей, в отличие от меня, лечение помогло.

Гурка была худой и нескладной, как паучок-косиножка. Несмотря на то, что она девочка, на ней вечно были надеты какие-то мешковатые серые штаны и огромная серая рубаха. Волосы ей остригли, отрезали, и они торчали в разные стороны, как солома в воробьином гнезде.

Чтобы навещать меня, она проделала лаз в колючих зарослях кустарника, и по этому тоннелю приходила по вечерам.

Зачем? Не знаю.

Иногда она плакала надо мной, иногда расчесывала мои волосы и приводила в порядок мою разорванную одежду, иногда приносила в подоле рубашки яблоки и кормила меня.

Только однажды мы с ней говорили. Точнее, говорили-то мы часто, но лишь этот разговор я смог запомнить.

Она говорила, что нам надо уйти, уйти в лес, к своим! И я почему-то с ней соглашался, и был счастлив.

…В тот день к старухе было просто паломничество.

Во-первых, пришла моя мать. Нет, она не навещала меня. Она приносила старухе кое-какие вещи для меня (даже приговоренный к смерти, я не имел права оскорблять взоры людей своей наготой), чтобы мне было что носить, и оплату — --">