Генри Лайон Олди - Жертвы

Младшего?! Вспомни одного из первых — того, кто убил Медузу, младшую из Горгон! Вспомни Персея!

Старший молчит.

Старший долго молчит.

— Ты действительно любил ее, Средний? — вдруг спрашивает он.

Средний не отвечает.

— Любил, — уверенно продолжает Старший, и сполохи подмигивают издалека, изгибаясь и пульсируя. — Только от большой любви у Медузы могли родиться такие дети, как Пегас и Хрисаор Золотой Лук. Ты любил ее, Черногривый! И поэтому возненавидел Персея со всем его потомством! Возможно, если бы Младший пошел сегодня не к женщине из рода Персеидов, а к любой другой, ты бы…

— Не говори глупостей, Старший! Я далек от личных счетов — дальше, чем ты думаешь! Хотя ничего не забываю и не прощаю обид. А вот ты, ты помнишь, каким это было потрясением для всей Семьи — узнать, что и подобных нам можно убить навсегда?! Что Мусорщик, дрянь, Получеловек способен на то, чего не может ни один из Семьи?! Это ты помнишь?!

— Помню, — глухо отвечает Старший.

— Тогда догадываешься ли ты, о чем стал задумываться тот же Мусорщик Персей к старости?

— Догадываюсь ли я? — смеется тьма, и невесел ее смех. — Я ЗНАЮ! Я сам спросил его об этом, когда он пришел ко мне. Кровь жертвенной коровы подогрела Персею память, а терять ему было уже нечего — он все потерял. «Ни о чем не жалею, — сказал он, и я вздрогнул, когда увидел его улыбку, — ни о чем, кроме одного… Не следовало мне отдавать Алалкомене^[1] голову Медузы. А если уж отдавать, то пусть взглянули бы друг другу в глаза. Как-никак родня… Ответь, Владыка — посмел бы ты тогда послать за мной Таната?»^[2] И я ничего не ответил ему, Средний! Я молчал, а он улыбался…

Тишина. И только черная вода Стикса плещет о подножие Белого Утеса Забвения, невидимого во мраке, словно смывая с него горечь последних слов Владыки.

— А он улыбался, — повторяет Средний. — Улыбался. Здесь. И после этого ты не хочешь препятствовать рождению Мусорщика-Одиночки? Странно… очень странно. Стареешь, Владыка?

— Что ты предлагаешь, Средний?

— Для начала — поговорить с Младшим. Убедить его не делать этого. Мойры еще не спряли нить — значит, все обратимо. Двоих Младший, может быть, и послушает…

— Тебя одного, выходит, уже не послушал. Не будь наивен, Средний — ты не хуже меня знаешь Зевса! Если он что-то решил, его не отговоришь, хоть мир наизнанку выверни.

— Увы, Старший, — вздыхает море. — Не отговоришь. Более того, он совершает ЭТО как раз в данный момент. Ни с кем не посоветовавшись!

— Разве он когда-нибудь с кем-то советовался? Даже когда он поднял руку на отца — он сделал это сам, а Семья лишь присоединилась…

Средний гулко вздыхает еще раз.

— Младший стал опасен, — говорит он с затаенной ненавистью, и кажется, что сейчас эта ненависть разорвет сгустившийся мрак ослепительно-белой вспышкой.

— Младший стал опасен. Он зарвался! Пора сместить его — и положить конец очередным безрассудствам! У меня есть достаточная поддержка Семьи…

— Но она недостаточна, чтобы ты мог открыто выступить против Младшего.

— А ты? Ты присоединишься ко мне?!

Тьма.

Сполохи.

Тьма.

— Ты редко спускаешься ко мне, Средний, — почти беззвучно отзывается тьма. — Очень редко. Иначе ты знал бы, что гекатонхейры^[3] все с большим трудом сдерживают напор из Тартара. И рано или поздно, Сторукие могут не выдержать. Вот тогда я буду рад любому союзнику: хоть одному из Семьи, хоть Получеловеку, хоть Мусорщику-Одиночке — лишь бы он умел убивать навсегда. Младший — тиран и самодур, но в этот день он будет первым из бойцов. А ты, Средний, не захочешь ли ты отсидеться в своих глубинах? Не обижайся, это я так… Короче, я бы не советовал тебе слишком беспокоиться о будущей судьбе Мусорщика-Одиночки. Он смертен — и этим все сказано; во всяком случае, для меня. Беспокоиться надо о тех, что копят силы там, внизу, в Тартаре. Ну а ваши претензии на власть меня не касаются. Я к власти не рвусь, мне хватает того, что я имею. И я не стану доносить Младшему о нашем разговоре.

— Спасибо хоть на этом, — недовольно бурчит Средний. — Ох, Старший, спохватишься — да только поздно будет. Смотри, не раскайся после…

— Смотрю, смотрю. И ты смотри, не ушибись — я-то здесь вижу, а вот ты… Эх, предупреждал же! Тут тебе Эреб, тут землю сотрясать опасно…

Когда тяжелые шаги Среднего затихли в отдалении, Старший в сердцах сплюнул и пробормотал:

— Дурак ты, братец! Прямой, как копье — вот --">