Киран Миллвуд Харгрейв - Девушка из чернил и звезд

всегда по утрам, я провела пальцем по бумаге – любуясь тем, как серебристый пигмент африканских рек встречается с реками Эгипта, а сам Эгипет приникает к изгибу Европейского залива, словно две протянувшиеся через море и ухватившие одна другую руки. На противоположной стене висел схематичный рисунок побережья Амрики с ее неспешными океанскими течениями, помеченными странными, чудными именами: Замерзший круг, Исчезающий треугольник, Лазурное море. Бумага была выкрашена в красивый синий цвет, и течения выделялись на ней нитями. Отмечая их, Па пользовался тонкой, как волос, иголкой – Лазурное море обозначалось золотой нитью, Треугольник – черной, а Замерзший круг – белой.

Но дальше, за восточным побережьем, не было ничего. И только одно слово протянулось через пустое, чистое поле.

Инкогнито. Неведомое.

Я почти чувствовала его разочарование в давно высохших чернильных буквах. Неблагоприятные приливы заставили его преждевременно вернуться на Джойю из последнего путешествия, и до прибытия губернатора на наш остров Па так и не довелось больше пересечь эту дикую пустошь. Губернатор Адори закрыл все порты и объявил границей лес, тянувшийся от берега до берега между нашей деревней Громера и остальным островом. Каждый, кто нарушал границу, подлежал высылке на другую сторону. Громера оказалась отрезанной от Джойи, по лесу развесили гирлянды колючек и громадные колокола, предупреждавшие губернаторскую стражу о каждой попытке пройти через лес. Как звонят эти колокола, я еще ни разу не слышала.

Па, я знала, мечтал заполнить белые пятна на картах Амрики, а вот я, больше всего на свете хотела пройти за лесную границу и составить карту Забытых территорий. Но ему я об этом никогда не говорила.

Карта, на которой показан весь наш остров целиком, была только одна, и висела она у Па в кабинете. Я называла ее картой Ма, потому что она принадлежала ее семье и передавалась из поколения в поколение, может быть, со времен Аринты, а это было тысячу лет назад. Для меня карта – знак того, что Ма и Па предназначались друг другу: он картограф, а карта – ее единственное фамильное богатство.

«Каждый из нас несет на своей коже карту собственной жизни – в походке, даже в том, как мы растем, – часто повторял Па. – Посмотри на мое запястье. Видишь? Кровь не голубая, а черная. Твоя мать всегда говорила, что это чернила. Я – картограф до мозга костей».

– Ты не принесешь кувшин?

Я вздрогнула от неожиданности – голос Па вернул меня в комнату. Я подтянула стул к полкам, встала на него, осторожно сняла с верхней полки кувшин и поставила на стол, рядом с миской. Кувшин зеленый, как лес, а еще особенный, потому что он – последнее, что сделала Ма. Мы пользовались им только в первый школьный день, а еще по праздникам и дням рождения. Па держал его подальше, в надежном месте, и каждый раз тщательно мыл.

Иногда у меня получалось вспомнить Ма – темные, по большей части улыбчивые глаза, запах черной глины, с которой она работала, делала горшки для жителей деревни и всякие красивые вещицы для губернатора. А может, мне только кажется, что я ее помню. Как кажется, что слышу певчих птиц.

– Доброе утро, малышка. – Па, прихрамывая, вышел из кухни, и я подбежала, чтобы забрать у него ведерко молока и чашки.

– Тебе нельзя ходить без палки.

Па сломал ногу еще в молодости, когда прыгнул с пристани эгипетского порта на палубу тронувшегося корабля, и теперь опирался на палку, вырезанную из куска рыбацкой лодки своего прадеда. В этой комнате у меня много любимых вещиц, но палка – самая любимая. Легкая, как бумага, она держится на поверхности воды, но, что самое удивительное, светится в темноте. Па объяснял, что это из-за сока, но я-то знала – дело в магии.

Убрав на полку Гималайские горы, я торопливо освободила место на столе.

Па налил молока в мамин кувшин, опустился на лавку рядом со мной и усмехнулся.

– Какой карман?

Я закатила глаза.

– Левый.

– Правильный ответ. – Он задвигал бровями, похожими на двух больших черных гусениц, и вынул из кармана баночку.

– Сосновый мед! – Я отвернула крышку и втянула носом запах, от которого потекли слюнки. – Спасибо.

– В первый школьный день только самое лучшее.

Я пожала плечами.

– Это же только школа…

– Ну, если так, то придется мне съесть все самому… – Он взял открытую баночку и сделал вид, что выливает мед в рот.

– Ну уж нет! – Я забрала ее назад. – Ты прав, день сегодня очень важный. Даже не знаю, --">