Барбара Хэмбли - Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель

уголке сердца, как мальчишка хранит свои сокровища в коробке из-под ботинок с тем, чтобы вызвать их в памяти где-нибудь в Китае или посреди вельда, если дела пойдут совсем уже скверно. Лишь несколько лет спустя он понял, что смех Лидии и солнечный свет, играющий сердоликом в ее волосах, были драгоценны ему вовсе не как символ мирного времени преподавания и учебы, когда человек играет в крокет с юной племянницей своего декана, а просто потому, что он уже тогда был отчаянно влюблен в эту девчонку. Когда же он это наконец понял, сердце его было разбито…

Теперь годы ученых трудов, покоя и счастья отлетали от него, как раздуваемая ветром университетская мантия. Эшер двинулся вниз по узкой улочке, минуя ряд кирпичных строений с плоскими фасадами, туда, где начинался лабиринт глухих переулков.

Если с ней хоть что-нибудь случится…

Из переулка позади домов Эшер мог видеть горящий в его кабинете газовый рожок, но туман и кружево портьер не давали возможности различить что-либо еще. По Холиуэлл-стрит прокатил экипаж; цокот копыт и звяканье упряжи огласили вымощенное булыжником кирпичное ущелье. В глубине влажного серого сада широкое окно кухни светилось, как подготовленная к действию сцена. Горел единственный рожок над плитой — большое стекло давало достаточно света вплоть до наступления сумерек. Следовательно, все произошло не позже семи…

Что — все? Несмотря на холод и предельную сосредоточенность, Эшер слегка усмехнулся, представив себя штурмующим свой собственный дом подобно Робертсу, освобождающему Мэйфкинг. И все с тем, чтобы найти записку: «Отец болен, ушла его навестить, слуг отпустила на ночь. Лидия».

Однако вся беда в том, что его жене (а Эшера до сих пор поражала мысль, что Лидия, несмотря ни на что, все-таки стала в итоге его женой) небрежность была свойственна в той же степени, как ему робость. Да она бы никогда не отпустила миссис Граймс и обеих служанок, не говоря уже о кучере Майке, не распорядившись предварительно об ужине для мужа. И уж обязательно бы известила его, послав кого-нибудь в колледж с запиской об изменившихся планах.

Но вся эта логическая цепь, в течение доли секунды выстроившаяся в мозгу Эшера, была ему в сущности не нужна. За годы скитаний он слишком хорошо научился распознавать запах опасности, а теперь дом буквально разил ею.

Держась путаницы лоз, оплетавших садовую стену, и помня о зияющих чернотой окнах второго этажа, он добрался до кухонной двери.

Большинство молодых людей, которым Эшер преподавал филологию, этимологию и сравнительный фольклор в Новом колледже (хотя фактически не таким уж он был и новым — заведение основали примерно в середине четырнадцатого столетия), относились к своему ментору с преувеличенным уважением, с каким обычно относятся к чудаковатому дядюшке. Сам он не разрушал их иллюзий, подыгрывая питомцам в силу привычки; кроме того, этот образ не раз выручал его за границей. Эшер обладал расчетливо неброской внешностью и на первый взгляд казался ниже собственного роста. Лидия определяла его облик одним словом — «коричневый». Коричневые волосы, коричневые глаза, коричневые усы, коричневая одежда и коричневая физиономия. Сняв университетское одеяние, он был бы вылитый клерк, если бы не острый взгляд и бесшумность движений. Старшекурсники наверняка сочли бы совпадением, что их преподаватель оказался в наиболее тенистой части сырого сада, став почти невидимым в своей черной шапочке и древнем наряде оксфордского ученого, скрывающем твидовый костюм. Определенно им бы и в голову не пришло отнести его к разряду людей, способных вскрыть окно с помощью ножа, ни тем более к разряду людей, носящих подобное оружие спрятанным в ботинке.

В кухне было пусто, холодно, пахло сырыми каменными полами и давно остывшей золой. Ни струйки пара над резервуаром для горячей воды на плите — новомодной американской штуковине из черного железа, сделанной в стиле рококо и обошедшейся чуть ли не в двадцать пять долларов по каталогу. Мягкий газовый свет, мигающий на никелевых ручках плиты и на серебряной подставке для тостов, делал тишину кухни еще более зловещей, словно улыбка маньяка, прячущего за спиной топор.

Редкий преподаватель Оксфорда знает что-либо о кухне в своем собственном доме — многие из них ни разу не переступали порог, отделяющий людскую от той половины дома, где обитают хозяева. Эшер положил себе за правило не только изучить точное --">