Яцек Дукай - Золотая галера

был несколько часов назад, что случится с твоей душой? Искупления грехов как бы не будет. Аннулируя покаяние тебе-человеку, я автоматически изменяю будущее тебя-души.

— Каковы гарантии, что ты не сделаешь этого и тогда, когда я выполню задание?

— Кроме моего слова, никаких гарантий. Но тебе ведь известно, что значит слово благословенного.

— Но я не понимаю, как может быть зачтено покаяние против желания кающегося.

Коллони ласково улыбнулся.

— А ты не хочешь каяться?

Кондвей открыл и тут же закрыл рот.

Коллони выключил воздушные тубы и попытался определить, как далеко зашел Кондвей на пути зла. Худо дело. Майкл находился, буквально, на краю полного осатанения. При самой интенсивной программе смертных мук покаяние закончится только в четвертом часу утра.

Коллони включил мозг, координировавший муки, и поплелся в спальню. Уже засыпая, он послал одну из душ разузнать, собирается ли Радивилл завтра извиняться. Радивилл собирался.

ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

Души разбудили его в 2:30.

Автоматы и гипнотизеры поработали на славу: Кондвей походил теперь больше на андроида, подвергнутого анатомированию, чем на живого человека. Вообще-то сознание давно уже должно было его покинуть, но он, благодаря вере в сатану или гордыне, все еще был жив.

Свет замерцал, возвещая о появлении человека в камере покаяния. Кондвей тихо спросил:

— Это ты, благословенный?

— Да.

— Я долго думал… Чем дальше, тем больше мне кажется… что-то тут не так.

— О, это интересно, — Коллони изумила выносливость и сила духа пленника.

— Насколько я знаю, у всех благословенных есть дружественные души и Друзья. Почему ты не пошлешь на этот дурацкий корабль их?

— Видишь ли… Друг — существо материальное, лишенное на время телесной оболочки и заключенное силами магии в какой-то предмет. Мой Друг — в Алмазе. У него шансы добраться до Галеры практически такие же, как у любого нормального человека. То есть шансов нет. Что касается душ, они находятся в духовном симбиозе со мною. Удались хоть одна из них, и я умру. Я говорю об этом потому, что разболтать о моих тайнах ты уже не успеешь…

Майкл Кондвей умер быстро.

Избавившийся от невыносимой боли, свободный и бестелесный, он вознесся в звездное гостеприимное небо. Все вокруг казалось знакомым, словно он годами ничем иным не занимался — только наблюдал за каждым камешком, бугорком, за каждым деревцем. Он вслушивался в ночную тишину ушами, которых уже был лишен. И поглощал запахи планеты всей поверхностью своего тела — которого не было и в котором он, впрочем, уже не нуждался.

Он напрягся, словно орел, углядевший добычу, и возжаждал полета быстрого, молниеносного, и эта жажда вскипела в нем вулканической лавой, и вдруг… вулкан взорвался… зноем, холодом, фейерверком красок, каких никогда не слышали уши… Всем тем, что было прежде недоступно. Если бы он мог, то смеялся и плакал бы над бессмысленностью той жизни…

Через секунду после смерти память представила перед ним гипнотически внедренный величественный образ Золотой Галеры.

И замер Кондвей в своем погребально-радостном танце, замерло существо, которое было разумом, телом, мыслью и волей, замерла душа неосатаниста Майкла Кондвея. Словно паломник, смирил он свои разбушевавшиеся чувства, хотя ненависть, которую он взращивал в себе годами, холил и нежил, жгла его… О шааах, как же ненавидел он Коллони! За отнятую им возможность стать дьяволом. За то, что тот укротил его и заставил работать на себя. За то, что неосатанист теперь чист, как примерный христианин. И ненавидел своего господина и ничего не мог с ним поделать.

Кондвей перестал ощущать время, запутался в его сетях. Он мчался… мчался… Вот и Золотая Галера в странно знакомой пустоте. Майкла охватил ужас, тем более жуткий, что столь же явный, как и сам Кондвей.

Сияли доски борта, далеко-далеко вверху сверкало солнце. Тишина доводила сатаниста до безумия.

И вдруг он уловил рядом с собой какое-то движение. Майкл увидел бесконечные ряды громадных весел, весла гребли в едином ритме, толкая гигантское судно вперед. Поблескивали звезды, то исчезали, когда их заслоняли весла, то вновь появлялись, трепетали паруса, и в смертельном страхе трепетала душа Кондвея. Внезапно нечто, источающее черное зло, тихо скользнуло в его сознание.

Майкл захлебнулся сатаной. Захлебнулся всем тем, чего страстно желал всю жизнь и что только теперь --">