Екатерина Ларина - Тяжелое испытание для прынцев (СИ)

землей.

   На красно-бордовом фоне с коричневыми хаотично разбросанными полосами были изображены странные угловатые монстры самых разнообразных расцветок. У одних торчали рога, у других страшные зубы, третьи радовали глаз вывалившимися внутренностями, четвертые могли похвастаться всем вышеперечисленным. В углу же картины притаился ядовито-зеленый монстр с двумя головами и раскрытым в крике ртом.

   - Что это? - севшим голосом поинтересовался мужчина.

   Парень чуть глянул назад и продолжил наносить мазки краски на картину.

   - Разве вы не видите, это пастух пасет свое стадо.

   - Стадо и пастуха я вижу, а на картине что?

   Художник всё же обернулся и с видом измученного гения принялся объяснять:

   - Неужели вы не видите, на картине изображено именно это стадо, - он ткнул в группу чудищ на картине, - и этот пастух.

   - А почему они.... такие треугольные, а у пастуха две головы?

   - Я их такими вижу, - и снисходительный взгляд.

   - И трава ...

   - Её я тоже вижу такой.

   - То есть трава красная?

   - Почему красная? - художник смотрел на него как на маленького ребенка, спросившего очевидную глупость. - Трава зеленая.

   - Значит, это зеленый? - мужчина ткнул в особо неприятное на вид пятно, напоминающее раздавленного человека.

   - Это - красный.

   - Но трава же зеленая! - он уже ничего не понимал.

   - Да, но это красный.

   - Но почему?!

   - Я же сказал. Я её такой вижу.

   - То есть ты знаешь, что трава зеленая, но видишь ты её красной?

   - О, боже. Еще один критик... - художник поморщился и, отвернувшись, стал протирать и укладывать в чемоданчик кисти.

   Мужчина посмотрел на это действо, посмотрел на картину, на овечек, и неожиданно для себя выдал:

   - Продай мне эту картину.

   - Я не продаю свои картины, - гордо ответил непризнанный гений.

   - Тогда подари.

   - Так понравилось? - художник зарделся.

   - Очень, - не покривил душой мужчина.

    Три часа спустя. Таверна "Пьяный домовой".

   - И никто, ты понимаешь, никто не понимает. Даже родная сестра. Они все...эх... А ты понял. Ты теперь мой друг! - художник, который представился Элофорием, а по-простому Эль, обнял собеседника за шею и стукнулся с ним лбом. Видно, от возникшей большой и братской любви.

   - Сушай, а у тебя еще такие картины есть? Я в каждой комнате повешу. И советникам подарю. Пусть любят ... современное искусство, - мужчина, представившийся Декстером, был не трезвее художника.

   - Скока хошь, друг. Я для тебя нарисую. Прям сейчас встану и нарисую... - но попытка подняться на ноги успехом не увенчалась.

   - Нарисуй. Это...это..эх... - мужчина махнул рукой, не в силах описать возникшее при лицезрении картины чувство. Произведение, повлекшее возникновение пламенной дружбы, стояло тут же, повернутое красочной стороной к стене. По просьбе трактирщика. Люди боялись при ЭТОМ находиться в зале. - Только я сейчас не могу. Вообще не могу. Мне ехать надо...

   - Куда? Брось ты все. Хочешь, я тебя рисовать научу? Не хуже меня бушь...

   Такая перспектива Декстера вдохновила, но...

   - Не могу. Мне девушку спасать надо.

   - Девушку? Девушка - это святое. От кого спасать будем? - сразу причислил себя к спасателям Эль.

   - От Тенебрара Вигоре.

   - От кого?! - подавился самогоном художник.

   - Король мира Шейнтия. Слышал про такой?

   - Как не слышать... - он начинал резко трезветь. - И что за девушка? Возлюбленная?

   - Если бы... - Декстер скривился. - Мэлвин Камелопордалис. Я ее и видеть ни разу не видел.

   - Тогда зачем? - все еще пьяный Декстер не замечал абсолютно трезвого и внимательного взгляда собеседника.

   - Она дочь короля соседнего государства и невеста нашего. И если я не приеду, ее пришлют по кусочкам.

   - Откуда это известно?

   - Письмо пришло, - мужчина с тоской смотрел в опустевшую кружку.

   - Когда и где надо быть?

   - Завтра, в полдень. На

--">