Майкл Муркок - Город в осенних звездах

чем–то и не оправдываю их ожиданий, то лишь в том, что упорно отказываюсь поддержать их мечтания о возобновлении того, что они определяют как «золотую работу». Есть среди них и такие, которые чрезмерно мне льстят. Они говорят, будто я совсем не состарился. Что я все тот же герцог Критский — последний на земле человек, в чьих жилах течет чистая кровь Тельца, что древнее самой человеческой расы, — что я ни капельки не изменился, что я все такой же, каким они знали меня с четверть века назад. И если я улыбаюсь при этом и отшучиваюсь, то вовсе не потому, что насмехаюсь над ними. В наши дни всего лучше относиться к другим людям с вниманием и уважением. Если мы не сумеем хотя бы этого, то можем ли мы вообще надеяться на обретение истинной Гармонии: Лекарства от Боли Мира?

— Разгадка сей тайны заключена в Граале, — говорят они мне. — А Грааль сокрыт в Преисподней. Теперь Люцифер оберегает его. — Так объясняют они все неудачи, несостоятельность истощившейся своей силы. Я же в данном вопросе не выказываю скептицизма.

Былой наш идеализм приносит немалые прибыли, и в плане материальном все мы процветаем. Как–то я выразил Сент–Одрану свою озабоченность по поводу некоторой двусмысленности данного положения, на что он ответил, что мне вовсе незачем терзаться относительно моральной стороны дела. Придет Новый Век, и пусть народится он не без боли и мук, он все же настанет — слишком сложный и всеобъемлющий для человеческого разумения.

— Опасность в другом, — сказал мне как–то Сент–Одран. — В том, что многие будут пытаться все упростить.

По настоянию леди Сюзанны летом года 1817–го сел я за эти записки. Опыт мой, настойчиво утверждала она, непременно должен быть запечатлен на бумаге. В конце концов, я поддался ее уговорам, и мы порешили, что рукопись я отдам на хранение ей и она сможет распорядиться записками этими по своему усмотрению, но лишь после моей смерти. (Леди Сюзанна на несколько лет меня младше, и здоровье у нее получше моего.) В случае ее смерти рукопись — по завещанию — переходит к ближайшей ее родственнице женского пола. В этой рукописи я умолчал о дальнейших своих приключениях и открытиях, ибо то совершенно другая история, которую, если только я буду в силе, я обязательно опишу. В скором времени намереваюсь я переехать в Майренбург, где я купил себе скромный домик на Розенштрассе, рассудив, что раз уж боль моя все равно не пройдет, то лучше мне поселиться в городе, где когда–то мы были вместе. С Либуссой — моею любимой.

Я уже предвкушаю, как сяду в открытый экипаж и ясной октябрьской ночью проедусь по берегу Рютта, когда осенний Майренбург становится сонным и кротким. Мы выедем вместе с возницей перед самым рассветом, когда в небе видны еще звезды. Потом я попрошу его остановиться на мосту Радоты. Воздух, наполненный запахом дыма, осенних листьев и летних цветов, как всегда, будет чист и свеж. В утренней дымке по водам Рютта медленно поплывут баржи. Их матросы, вставшие спозаранку, будет кричать, приветствуя друг друга.

А потом взойдет солнце! По бледно–синему небу разольется золотой майренбургский рассвет, омоет тихие воды реки, зажжет бликами света сияющие купола и серебряные шпили, и голуби взовьются в утреннюю высь, точно белое облако, оживленное светом солнца.

А потом Майренбург потихоньку начнет просыпаться. Откроются кафе и лавки, тележки покатятся по мостовым, детишки отправятся в школу, а мы поедем обратно на Розенштрассе. Майренбург — дивный город, прекраснее и спокойней многих, но люди, живущие в нем, мало чем отличаются от людей из любого другого города. Майренбург — древний уютный город, испокон веков терпимый к чужакам…

Она всегда пребывает во мне, моя Либусса. Если алхимия ее и не изменила мир, то в чем–то другом она совершила все же необратимую трансформацию. Я же предпочитаю вспоминать более ранние времена, когда мне казалось, что мы обретем покой в обычном супружестве. Мне нравится представлять себе, как мы с нею едем в карете и она вместе со мною наслаждается утренней панорамой Майренбурга.

Мы будем счастливы — правда, Либусса? — во дни нашей Осени.

--">