Андрей Михайлович Марченко - Революционная сага

руслу куда-то туда, в ледовый океан.

И хутор эту дикость ну совершенно не менял. Не то чтоб дома в нем были на куриных ножках, или по его улицам бродили медведи… Ну в самом-то деле, как медведи могут бродить по улицам, если таковых не имеется. Улиц, не имеется, а не медведей.

Из-за деревьев на эту деревушку долго смотрел старик.

У его ног лежала собака. Выглядела она, как и хозяин, то есть довольно неважно: где-то шерсть слежалась, проступили ребра. К деревне она не проявляла никакого интереса. Только тихо лежала у ног своего хозяина.

Тот щурил глаза, безмолвно шевелил губами… Отчего, почему? Читал ли какую-то неведомую молитву, считал ли дома по печным трубам. Да и сам знал ли он, какое слово пытаются произнести его губы?

Старик хотел увидеть кого-то, прежде чем жители деревни обнаружат его. Но нет: никто из домов не выходил. Не скрипели ни петли дверей, ни ворот колодца. Не залаяла собака, не закричал младенец. Неужто лентяи здесь такие живут, что спят до полудня?

Путник закрыл глаза, обратился в слух, принюхался: не тянет ли откуда блинами, или хотя бы березовым дымком? Нет, ничего… Пусто. Над печными трубами не дрожал воздух, никто не жег огонь. Что было понятно: на улице и без того стоит жара, греть хаты, жечь дрова будто бы не надо.

Деревня имелась — в этом не оставалось никаких сомнений. Это был не мираж, как в прошлый раз. Но не чувствовалось в ней человека. Вовсе ничего не чувствовалось.

Старик открыл глаза и немного подумал.

Затем пошел к домам. Шел, не таясь по чистому полю, хотя мог бы попробовать прошмыгнуть по оврагу. Но по крадущемуся человеку могли ударить без предупреждения. Человека, идущего открыто, могли окликнуть.

А могли и не окликнуть… Что поделать, времена смутные, ничего не понять: своих нет…

Собака бежала следом.

На околице имелось две сгоревшие хаты. Одна сгорела полностью, осталась только печка с закопченной как снаружи так и изнутри трубой. Дом второй сгорел где-то на две трети.

Непонятно, отчего не сгорел весь: то ли селяне затушили то ли, положим, пошел дождь.

Хотя какой там дождь?.. Когда такие хаты горели всерьез, их вряд ли мог затушить любой ливень.

Прошел мимо погорелых домов, по главной улице.

Ждал окрика, шагов, может быть выстрела.

Но нет, тишина…

Решил пошуметь сам:

— Эй, хозяева… — крикнул он, не обращаясь ни в какую сторону, ни к какой хате конкретно. — Даст кто-нибудь путнику водицы испить?

Тишина. Нету никого. И только где-то за рекой кукушка щедро отмеряла года. Старик замолчал, улыбнулся и прислушался, вспоминая цифры… Хотелось верить, что кукушка ворожит ему лично. Во всяком случае, других людей не было видно.

Хлебом-солью его не встречали. С иной стороны дробью тоже не угостили.

У дороги стоял колодец. Древний, сложенный из бревен, от сырости и лет он почернел. Старик подумал, дескать, неудобно: просил же воды. Откинул крышку колодца. Ведро там имелось, его не забрали, вероятно, решив, что негоже оставить гостей без воды. Или же никто не посчитал его своим.

Вода была хорошая, вкусная, студеная.

Старик закрыл колодец, снова крикнул:

— Есть кто живой?

Снова нет ответа.

— Ну и славно… — подытожил старец.

Рядом с колодцем висел кусок рельсы. Смотрелась она здесь по крайней мере неуместно — до ближайшей железной дороги было верст двести. Казалось странным, диким — везти тяжелую рельсу за двести верст, дабы просто повесить ее на столбе, сзывать народ в случае пожара и других общественных мероприятий.

Конечно, ближе к центру деревеньки имелась церквушка с обязательной колоколенкой. Но что делать, положим, если ключ от колокольни неизвестно где, или, скажем, горит непосредственно Храм Божий?

Рядышком с рельсом висела колотушка из дюймовой трубы. Как бы между прочим, старик взял ее и ударил в рельсу. Сначала слегка, потом замолотил все сильней и сильней. Дескать, вот он я, хулиганю, выходите…

Разумеется, никто не вышел. Только собака, что бежала вслед за ним, стала метаться, бегать вокруг хозяина.

Собака… — подумал старик. — Собаки. Собаки здесь не лают…

Положим, человек может укрыться за дверями, за ставнями. Но собаки, с непосредственностью ребенка наверняка бы лаяли на чужака, а уж тем более на чужую собаку.

Но нет: все та же тишина.

Собак здесь не было вообще. А были ли здесь люди?

В этих местах собаки — и друг, и транспортное средство, и еда…

Без собаки, конечно, --">