Иван Царицын - Белее белого

Вова потёрся об подушку лицом, вытирая с бровей и ресниц иней, и посмотрел в телефон: 22.00 — и никакой темноты. Он простонал слабо, расставаясь с последними остатками надежды. Белое утвердилось навеки, оно победило.

Пролистал последние исходящие звонки: мама, папа, бабушка — все родные, такие далёкие. И вдруг со всей мочи разбил телефон об пол. Нестор озадаченно проскулил, оскалился.

— Мы должны идти, — сказал Вова, глядя в маслянистые глаза пса. — Нельзя оставаться, мы замёрзнем, мы… не знаю, но мы должны идти.

Он схватил с тумбочки аппликацию.

— Пойдём туда, где дача и найдём хоть что-то.

Спрятал аппликацию во внутренний карман пуховика, всхлипнул:

— Почему? За что?

Какая-то неугасающая обида звала искать ответы в бескрайней снежной мгле.

И вновь непролазные сугробы, стужа, ледяной, покинутый всем живым мир. Вова пробирался наугад, наблюдая, как пурга заносит крыши домов, и вскоре вокруг не осталось города, он растаял в снежной пелене. А было белое, и оно было повсюду.

— Мы заблудились, Нестор, заблудились.

Нестор скулил, его теребил холод, лапы отказывал служить, и пёс с великим трудом и мукой, проваливаясь в снег, преодолевал завалы. Но вдруг он замер, затрясся всем телом, зарычал. Вова оглянулся, и ужас завладел им.

Из сугробов восставали белые образы. Сколько их — не сосчитать! Не имя лиц, они могли видеть, знать, где их враг.

Нестор лаял, рычал, брызгал слюной. Образы двинулись — медленно, беззвучно, сплошной стеной поплыли на мальчика и пса. Тогда Нестор посмотрел на Вову, проскулил с хрипотцой, умоляюще, дескать — беги! а я приму неравный бой.

— Нет, — отозвался Вова, а сам зарывался глубже в снег. — Нет, так нельзя.

Образы нависли над разозлённым псом. Метель уводила их дальше и дальше, силуэт Нестора становился расплывчатыми, и вот уже белое поглотило и последнего друга. И раздался душераздирающий предсмертный собачий вой.

Вова обнаружил себя в густом снежном тумане. Он был один. Он не мог поверить, не мог убедить себя в том, что произошло. Вытащил аппликацию, и как будто прозрел — мама, папа, ёлка, а Нестора нет. Как он мог забыть! Забыть об ещё одном члене семьи.

Полились слёзы. Начал колотить жар. Вот теперь уж точно потеряно всё.

Вова карабкался сквозь сугробы, растрёпанный, заплаканный, с расстёгнутым пуховиком, карабкался неизвестно куда, неизвестно зачем, и наступил момент, когда разверзлась пурга, и предстал перед ним выструганный изо льда сфинкс. Молчаливый, отрешённый, он неприступной статуей возвышался среди бескрайней снежной пустыни. Вова, задыхаясь от смятения, посмотрел в суровое лицо Сфинкса, и в ледяных глазах увидел то, что его погубило.