Сэм Сайкс - Десять железных стрел

лет с мечом вряд ли сумеет как-то ее остановить.

Черт, да тут и сотня таких ничего не сумеет.

Мерет видел остальную Долину. Видел танки, вбитые в землю магией, расчеты, сгоревшие внутри этих танков заживо. Видел города, обращенные пушечным огнем в почерневшие остовы. Видел кладбища, большие, малые, и места, где всем уже плевать на тела и обглоданные птицами кости остаются гнить, где упали.

Это его не отвратило. В конце концов, именно раны, которые нанесла жуткая война, и привели его в Долину, как только Империум одержал победу и принялся вновь заселять эти края. Однако Мерет все равно гадал, не потому ли не остался надолго в Малогорке, потому что глубоко внутри понимал – ему никогда не исцелить и крупицы этих ран.

– Заплатить не могу, знаешь ли.

Вывалившись из задумчивости, он увидел, что Синдра склонилась над маленьким столиком – дополнению к маленькому стулу, маленькому шкафу и маленькой кровати, которые представляли собой всю мебель ее маленького дома. Она не сводила взгляда со своих рук, но Мерет все равно видел на ее лице стыд.

– Тут не Терассус, – тихо произнесла Синдра. – У нас нет богатеев. Знаю, ты сделал для нашего поселения куда больше, чем мы заслуживаем, но…

Она никак не могла заставить себя закончить предложение. Он не мог заставить себя ее поторопить.

Раны, как он узнал, бывают двух видов. Если повезет, приходится лечить сломанные кости, разбитые головы, жуткие ожоги – раны, с которыми справляются травы, перевязки, швы. Если не повезет, то приходится лечить раны, как у Синдры, как у всех солдат.

Война оставила их по всей Долине: солдат, которые каждую ночь просыпались, видя, как лица лучших друзей плавятся и стекают с черепов; солдат, которым являются призраки тех, кого они задушили; солдат, которые видели весь огонь, всю кровь, все тела, валяющиеся грудами по всей Долине, и которые просто ложились и больше не видели причин вставать.

Синдра – женщина сильная. Если ее рассказы правдивы, то одна из сильнейших, каких только знала Революция. Синдра была клинком этой Революции. Однако ее бросили. Слишком изломанную, какую товарищам больше не использовать.

А как починить клинок, неспособный убивать?

Мерет не знал. Он знал только то, чему обучил его мастер: как уберечь раны от воспаления, как вправить сломанные кости, и что есть лекарство, которое почти никогда не подводит.

– У тебя есть чашки?

Синдра подняла взгляд, сбитая с толку.

– А?

– Чашки. Стаканы. Миски тоже сойдут, если больше ничего в этой помойке нет. – Мерет сунул руку в сумку, выудил виски, призывно встряхнул бутылку. – Хочешь отплатить? Я только что закончил обход и ненавижу пить в одиночку.

Синдра усмехнулась.

– Ну, тогда закрывай, нахрен, дверь. Снег идет.

Мерет улыбнулся, прошел к двери, глянул на облака. Синдра права. Зима заявлялась в Долину как всегда рано. Снег мягко падал, неслышно окутывая холодным черным слоем городские…

– Погоди, – Мерет сощурился. – Черный?

Где-то вдалеке, за плотной, приевшейся серостью неба, раздалась мелодия. Как будто вокафон, подумал Мерет, странная потрескивающая машинная трель, которая всегда звучала как-то уж слишком неестественно для человеческого голоса. Она становилась все громче, и Мерет мог поклясться, что никогда раньше такого не слышал. Что там за слова? Что это за песня такая?

– Это что, – пробормотала Синдра себе под нос, выглядывая из окна, – Революционный гимн?

А потом небо взорвалось.

Сперва – звук.

Рев расколол небеса, скорбный треск дерева и визг металла отчаянно пытались заглушить друг друга. Серые облака дрогнули, всколыхнулись, разогнанные в стороны, и уступили место ярко-алой вспышке, словно кто-то воткнул в небо нож и вспорол вдоль.

Затем – огонь.

Золой, углями, головешками размером с кулак и обломками величиной с Мерета, он рухнул с небес. Расколотые доски рухнули на Родиково поле и остались лежать дымящейся, словно кострище, грудой. Металлическая лопасть длиной с ротака пронзила крышу дома и сквозь эту рану изрыгнула пламя. На весь город посыпались огни, вспыхивая яркими языками, взошли садом хохочущих алых цветов за один наполненный копотью вздох.

А потом – корабль.

Его нос пробил облака, серая пелена расступилась перед огромной железной фигурой сурового мужчины со вскинутой в непреклонном предостережении рукой. Следом выдвинулся корпус, изрешеченный черно-красными ранами, из которых вырывались огни. Пропеллеры на палубе и носу --">