Стивен Эриксон - Увечный бог. Том 1

рассвет,

я увижу его,

словно возрожденный.

«Ночь поэта» III.IV

«Малазанская книга павших»

Рыбак кель Тат

Котильон достал два кинжала и вгляделся в лезвия. Поверхность черненого железа словно струилась: две оловянных реки текли, цепляясь за сколы и выемки, там, где образовались зазубрины от брони и кости. Котильон присмотрелся к отражению бледного больного неба на лезвиях и сказал:

– И не собираюсь ничего объяснять. – Он поднял строгий взгляд. – Ты меня понимаешь?

Фигура, стоящая перед ним, не шевелилась. Клочья сгнивших сухожилий и полоски кожи неподвижно лежали на костях. В глазах царила пустота.

Что ж, решил Котильон, это лучше, чем бессильный скептицизм. Ох, как он уже надоел.

– Скажи мне, что, по-твоему, ты здесь видишь? Отчаяние? Панику? Упадок воли, неизбежно ведущий к бездействию? Ты веришь в будущее, Идущий по Граням?

Призрак какое-то время молчал, а потом заговорил треснувшим, скрежещущим голосом:

– Нельзя быть таким… опрометчивым.

– Я спросил, веришь ли ты в будущее. Потому что сам я не верю.

– Даже если ты преуспеешь, Котильон. Вопреки всем ожиданиям, даже вопреки всем устремлениям. Все равно будут говорить о твоей неудаче.

Котильон убрал кинжалы в ножны.

– И ты знаешь, что они могут с тобой сделать.

Голова склонилась набок, пряди волос развевались на ветру.

– Заносчивость?

– Знание, – отрезал Котильон. – Сомневайся, сколько хочешь.

– Они не поверят тебе.

– Не важно, Идущий по Граням. Вот в чем дело.

Когда он зашагал вперед, то не удивился, что бессмертный страж последовал за ним. Так было и раньше. Каждый шаг вздымал пыль и пепел. Ветер стонал, словно запертый в усыпальнице.

– Почти пора, Идущий по Граням.

– Знаю. Тебе не победить.

Котильон, наполовину обернувшись, помолчал, а затем устало улыбнулся.

– Но это же не значит, что я обязательно проиграю, так ведь?

За ее спиной поднималась столбами пыль. С плеч свисали десятки жутких цепей: кости, согнутые и закрученные в кривые звенья, древние кости разного цвета – от белого до темно-бурого. В каждой цепи – десятки чьих-то уродливых черепов с остатками волос, слипшихся хребтов, длинных костей, стучащих друг о друга. Цепи тянулись за ней наследием тирана, оставляя в высохшей земле путаницу борозд.

Она шла, не снижая скорости, неуклонная, как ползущее к горизонту солнце, и безжалостная, как накрывающая ее тьма. Ей были неведомы ирония и горькая язвительная насмешка, жалящая небо. Ею двигала только необходимость – самый алчный бог. Она знавала темницу. Воспоминания были жестокими – не о стенах склепа и темных могилах, а о давлении. Ужасном, непереносимом давлении.

Безумие – демон, живущий в мире беспомощной нужды, тысяч неисполненных желаний, мире без ответов. Безумие – да, этот демон был ей известен. Они обменивались монетами боли, и монеты поступали из неисчерпаемого хранилища. Когда-то она знала такое богатство.

И тьма все еще преследовала ее.

Она шла – лысая башка обтянута кожей оттенка выцветшего папируса, длинные конечности двигаются с невероятной грацией. Со всех сторон ее окружал пустой, ровный пейзаж, и только впереди старые бесцветные горы впивались когтями в горизонт.

Она несла с собой своих предков, которые гремели хаотичным хором. Она не бросила ни одного. Все пройденные могилы зияли теперь пустотой, как черепа, извлеченные из саркофагов. Тишина всегда говорит об отсутствии. Тишина враждебна жизни. Нет, они шипят, скрипят и скрежещут – ее идеальные предки; голоса ее собственной песни, отгоняющей демона прочь. Больше она не торгуется.

Она знала, что когда-то давным-давно миры – бледные острова в Бездне – кишели существами. Их мысли были просты и незамысловаты, и кроме этих мыслей были только мрак, пропасть невежества и страха. Потом в смутном сумраке мелькнули первые проблески – словно точечные огоньки. Но разум не пробудился сам по себе, на волне славы. Или красоты, или даже любви. Не возник от смеха или торжества. Огонькам дало жизнь одно, только одно.

Первым разумным словом была «справедливость». Слово, зовущее к негодованию. Слово, дающее волю изменить этот мир и его жестокие обстоятельства; слово, несущее праведность вопиющему позору. Справедливость, пробившаяся к жизни из почвы равнодушной природы. Справедливость, скрепляющая семьи, возводящая города, изобретающая и защищающая, создающая законы и --">