Ксения Романовна Брагинская - Путешествие в ад

Мы путешествуем по чернозёму,

Передвигаемся ногами по сырой земле.

Подходим к смоляному водоёму,

Не находя ухоженности ни в журавле,

Ни в глади озера, казалось строгого сейчас,

Ни в листьях дуба, ни берёзоньки родной,

Ни в солнца красоте, закате, что вот-вот угас.

Когда мы стали каждый до того слепой,

Что более не видим красоту,

Нигде, что раньше нас украл в грехе,

Засмотримся на ангельском мосту —

И чувствуем, как стали подражать блохе.

Скажи себе:

«Я – обойти смогу все эти жалкие манящие устои!

Сквозь вас вперёд пройду решительно,

Ногами заплетая извилины пути лесное!»

Но…

Не станет от человеческого слова

Грех сивый меньше или меньше страшным.

Как содрагая, он порабощал любого,

Так и продолжит, давя их смерть протяжно.

Отринешь первым делом от людских

Забот, и дел, и милостей полночных.

Оставишь свою кладезь дел мирских,

Предпочитая экскурсию грехов порочных.

«О, человек, ты смертен и такой пытливый,

Ты не боишься там остаться невозвратным?»

Душа ретиво вопрошала непротиворечиво,

Боясь сама не возвратиться вовремя обратно.

Вот входишь, путник, в город грешный,

И первое что видишь – грех унынья.

Так распластался человек потешный,

Что стал подобен грязным свиньям.

Он, проливая слёзы горести, теряет время,

Бездействует, так беспричинно ставя крест,

И на себе самом, и составляющих то племя,

Что отдаляют собственный отъезд.

А за углом, раскинув руки,

Тебя словно щенок его отца,

Очередной грех смрадно поджидает в муке

И иллюстрирует собою гордеца.

Что представляет он собой?

Он горделивостью своей способен раздавить

Консилиум вельмож да дворянин мирской,

Лишь бы заметили и умоляли прекратить.

Стоит, едва держась от рома и вещает,

Неясно, другу ль или своему врагу,

Что самолично юным девкам лица обжигает.

Как не поверить, воистину, такому толстяку?

Решишься далее пройти – узри,

Существованью гнева изумишься,

Что называется злостию внутри.

Ты, может, в нём не усомнишься?

Всмотрись внимательно в людей:

В то, как они кричат, визжат и спорят.

О пустоте, никчемных скоп идей,

Как все они друг друга ссорят.

Ты участь знаешь их – гневливых?

Ведь всех судьба давно предрешена:

Бежать в сердцах, смрадах, отливах.

Бесячим визгом мук душа окружена.

Пятами по дороге клацая

Мы продвигаемся далее вперёд,

Минуя черезвычайно узкие палацы,

Мы ждём ещё чего произойдет.

И вот, в исходе стен границы города,

В конце дороги, перед воротами,

Корыстью изнутри девчонка вспорота,

К своей епитимье измученно шагает,

Неся в руках, сжимая в кулаках,

Монеты, кубки; чаши, книги, ложки,

Надеясь схоронить добро в котлах

Ослепшая, ведь всё поместится в лукошко.

Ах…

Бедняга. Ещё так молода, а уж грешна,

Избави Бог от алчности ее сердечко.

И пусть не станет подражать она

Тому, кто скуп остался в граде вечно.

Но вот вопрос стоит – а что забор решает?

Пересекая стену, путник что-то понимает?

Он мнение своё о мироздании меняет?

Нет. Он только в поле попадает.

А в поле нет ни зелени, ни трав душистых,

Цветов, деревьев, всё темным-темно,

Лишь темень, влажность. На берегах тенистых

Искусная русалка, желанно, как заведено,

Лежит и млеет. Бросаясь всем под ноги,

Раскидывая руки и трогая себя за хвост,

Поглаживая, стонет «Как я ненасытна! Боги!»

А за спиной у той красуется погост.

Ты, обойдя это неведомо создание,

Сверни с обрыва, в лес вернись.

Войдя, узри красавку окаянней,

Чем прежний целый бенефис.

Преодолев кусты,