Александр Прибылов - Улигер

Александр Прибылов Улигер^[1]

Рождение Кэртё и первый подвиг

Янды Мэргэн Ураг-хан Хологон Баатор Улу

В старину, говорят старики,

В дни, когда на Орхон-реке

Вместо льда белый камень лежал,

А весною сходил как лёд;

И когда великан Хэрмэ

Не поднял еще стены гор,

Жил в степи у отрогов Шенё^[2]

Хан могучего рода Урхён

Мудрый вождь Хологон-Баатор.

Сед как лунь и сильна рука,

По орлиному зорок глаз,

Что равнины насквозь пронзал;

Он водил табуны коней:

Десять тысяч жеребых кобыл,

Десять тысяч злых скакунов

(Их великим героям седлать),

А иного скота не счесть —

Все кормилось в степях его.

И бежала слава о нем

От Шенё до краев степи —

У бескрайнего где тот край.

Но не счастлив могучий батор,

Послилась Горе-тоска

В златотканой юрте его,

Под пологом из шелка там

Горько стонет Гюлё-Тегинь^[3]

Молодая его жена.

Милой юрты отцовской давно

Не вдыхала запах, сменив

Ленты девичьи на убрус^[4].

Ночи долгие десять лет

Посвящал ей муж, все одно

Нет у хана наследника. Тут

Призадумался Хологон;

Темной туче подобный лоб

Прочертили сотни морщин.

В думе тяжкой архи^[5] попивать

С горя стал, не один домбо^[6]

В думе горькой он осушил;

И опору ног потеряв,

Покачнувшись сидя, сказал:

«Нерадивая, знать, жена

Коль не может наследника мне

Уже десять зим как принесть,

Уже десять лет как родить!»

Так, напившись хорзы, говорил, —

«Иль из зависти проклята кем!»

Ничего сверх того не сказал.

Зарыдала Гюлё-Тегинь,

Ничего не сказала в ответ,

Лишь умыв уложила спать

Мужа — так поступать должно

С веку всякой доброй жене.

Утром мужа умыла, вновь

Налила ему вдоволь архи

Переваренной в двух котлах,

Чтоб унять головную боль,

И еды принесла ему:

«Угощайся хозяин мой.

Будь здоровым и сильным ввек!»

В думе тяжкой опять Хологон

Крепкой стал попивать архи

Переваренной в двух котлах,

Горькой стал попивать хорзы.

И опять говорить слова:

«Коль не может моя жена

Сына мне, — говорил, — родить,

Принести наследника мне…»

Так качаясь он говорил:

«Коль проклята моя жена!

Мне прогнать её должно, не то

Горя много людям и мне

Может близость её принести…»

И велел ей отдать коня,

И в дорогу её снарядить.

«Эй! — сказал Бологой-Гохой,

Для себя коня пожалев, —

Ей седую кобылу дам,

Что последней в стаде была,

У которой опущен живот,

И спина прогнулась углом…»

И ещё Гюль-Тегини сказал:

«Уезжаешь от нас ты вдаль,

Уезжаешь от нас одна,

А в степи одной не прожить,

Так зачем тогда тебе конь?

Ты бери кобылу и в путь

Отправляйся с кобылой скорей!»

Гюль-Тегинь снарядилась в путь:

Одеяло взяла с собой,

И овчинный теплый тулуп

Крепко сшитый взяла с собой,

Пару острых ножей стальных;

К торокам привязав бурдюк,

Лук с собой не тугой взяла,

Чтоб еду для себя добыть.

На переднюю луку седла

Длинный крепкий в кольца ремень

Собрала, и села в седло.

Поглядела в последний раз

На кочевье родное, ещё

Поглядела на юрту мужа, ещё

Попрощалась с супругом своим,

И такой на прощанье юрол

Им сказала Гюлё-Тегинь:

«Ты, родная юрта, храни

Без меня Хологона покой,

Теплой будь как жена, и очаг

Пусть готовит вместо меня

Все что муж добудет родной.

Пищей вкусной его накорми

И архи навари ему.

Пусть печаль его никогда

Не найдет под пологом твоим.»

И народу-людям такой

Гюль-Тегинь говорила юрол:

«Пусть раздольная степь никогда

Не засохнет; не сможет враг

В деле ратном вас превозмочь;

Пусть здоровым всегда ваш скот

Будет; жирною пусть еда

Будет» — так говорила, смочив

Влагой слез соленой лицо.

И ещё говорила: «Пусть

Будут крепкими остовы (кости) юрт

И обильными чрева жен!»

И закончив пустилась в путь

На седой --">