Валерий Семенович Фрид , Юлий Теодорович Дунский , Александр Наумович Митта - Гори, гори, моя звезда...

Искусство революции массам. Сокращенно — Иск-ре-мас. Поняла?

— Не… Та мени все равно.

— Тем лучше. Так вот, Крыся, ты умная девочка и должна уяснить себе: это лошадь не твоя. Это моя лошадь.

— Ни.

— Ну как хочешь… Кретинка!

Кроме горницы в хибаре был чулан. Там Искремас постелил на полу попону, а вместо подушки пристроил свой сак.

— Тут ты будешь спать, — объяснил он Крысе.

Потом пощупал сак — не слишком ли жестко — и извлек из него два альбома. Один альбом был толстый, другой — тонкий. На обложке тонкого был нарисован рукой Искремаса лавровый венок, а на толстом — череп и скрещенные кости.

— Знаешь, что это такое? Рецензии. — Искремас помахал тощим альбомом. — Вот тут меня хвалят, а тут… Тут всякая чушь. Писали злобные идиоты…

Толстый альбом с черепом артист швырнул в угол, а тоненький небрежно протянул девушке:

— На. Можешь почитать.

— А навищо?

— Как хочешь. — Искремас обиделся. — Тогда ложись и спи. И даю честное слово, что никто тебя не тронет. — Он вышел, прикрыв за собой дверь, и сказал уже из комнаты: — Но и ты дай мне слово, что не убежишь. Ведь должны мы верить друг другу?

— А як же, — донеслось из чулана.

Искремас подумал, потом взял табуретку и, старясь не шуметь, просунул одну из ее ножек в дверную ручку. Теперь дверку нельзя было открыть изнутри.

Крыся лежала, сжавшись в комочек, и настороженно прислушивалась к непонятному шороху. Потом встала, неслышно подкатила к двери кадку, на кадку взгромоздила какой-то ящик и для надежности подперла дверь ухватом.

Утром Искремас проснулся от пения птиц. Он вскочил с лавки, прошлепал босиком к окну и тоже запел хриплым утренним баритоном:

Я раджа, индусов верный покровитель.

Правлю страной, как пра…

И вдруг глаза у него широко раскрылись, а рот захлопнулся.

В пейзаже, который он видел из окна, чего-то недоставало. И он только сейчас понял, чего именно. Коновязь была на месте, бричка с халабудой тоже — а вот Пегас исчез без следа.

В гневе и обиде артист кинулся к чулану. Табуретка была не потревожена. Отшвырнув ее, Искремас толкнул дверь. Она не открывалась. Искремас толкнул сильнее: отъехала со скрипом Крысина баррикада, и артист протиснулся в чулан.

Крыся спала на попоне. К груди она крепко, как ребеночка, прижимала зазубренный топор — видно, нашла его среди хлама.

Искремас сумел оценить горький юмор ситуации и даже улыбнулся. Он взял из Крысиных рук топор и стал трясти девушку за плечо:

— Крыся! Крыся!.. Вставай!

Она открыла глаза и увидела над собой топор.

— Ой, дядечка, не убивайте!

— Крыся, проснись, — сказал Искремас печально. — Нашу лошадь украли.

Искремас умывался на улице возле осиротевшей коновязи. Крыся поливала ему из жестяной кружки. К артисту уже вернулось хорошее настроение.

— А может, и к лучшему, что этого Росинанта увели, — говорил он, отфыркиваясь. — Побуду месячишко в ваших краях. — Он на секунду опечалился. — Конечно, хотелось бы к началу сезона быть в Москве… Но не судьба. Поставлю что-нибудь здесь… В конце концов, не важно, в какой печке горит огонь. Важно, какой огонь!.. Ты будешь умываться?

Крыся грустно мотнула головой.

— Как хочешь. У нас свобода совести. — Он утерся холщовым полотенчиком, сунул его в карман и вздохнул. — Ладно. Настал печальный миг разлуки. Прощай, Крыся, прощай навек.

Девушка сморщила лоб в напряженном раздумье.

— Дядечка, — сказала она вдруг. — Можно я при вас останусь?

— Как это «при мне»?

— Да так. Замисть дочки… Буду вам стирать, варить. А вы меня будете жалеть. Может, и покушать дасьте, если у вас останется.

Лицо у нее жалобно скривилось, губы и нос запрыгали. Искремас очень растерялся.

— Нет, нет, нет, это исключено… Я бы рад, честное слово, но подумай сама — куда я тебя возьму?.. У меня ни кола ни двора…

— Возьмите! — повторила Крыся настойчиво и даже уцепилась за руку Искремаса, чтобы он не убежал. — Вы одни пропадете… Бо вы малахольные…

Полностью одетый и побритый, артист шагал по зеленой, в садочках, улице. Рядом семенила повеселевшая Крыся. То и дело она забегала вперед, но тут же возвращалась — будто собачонка, которая боится потерять хозяина.

Над плетнями, как лысые головы, торчали на кольях выставленные для просушки горшки. Проходя мимо, Искремас щелкал их по лбу.

Из одного садика — с вывороченным и поваленным плетнем — доносился --">