Валерий Семенович Фрид , Юлий Теодорович Дунский - Каждый десятый

— Короче, пока я здесь, никто никого не повесит!

— А тебе завтра в штаб, — с удовольствием напомнил сотник. — С завтрашнего дня я за старшего.

И есаул сразу сник.

— Уеду — делай, что хочешь. Черт с тобой.

— Сделаю. Повешу в самом лучшем виде!

Самый богатый из жителей починка в мирное время поторговывал с таежными охотниками. Поэтому одна из комнат в его доме была приспособлена под магазин. Теперь, конечно, никакого товара на полках не было, но крепкие решетки в окнах и замок-серьга па двери остались. Сюда и поместили на ночь приговоренных к повешению.

Первым делом худой длинный парень — по своему характеру он не мог пребывать в бездействии — кинулся к решеткам и стал их трясти. Никакого толка из этого не вышло. Парень лягнул дверь, по и она не поддалась.

— Баские, баские запоры… Что твой острог, — уважительно сказал красноармеец в беличьем треухе. Вот ему-то не стоило сейчас напоминать о себе: длинный обрушил на него всю злобу и ненависть, скопившиеся за этот несчастный день:

— Ты?.. Ты еще будешь вякать?! — Он стукнул кулаком по пустой полке так, что доска просела. — Мне не то обидно, что повесят! Мне обидно с такой мразью всю ночь сидеть, одним воздухом дышать!.. Вот взял бы и удавил своими руками!

Беличий треух на всякий случай попятился от яростно скрюченных пальцев. А черноусый украинец философски заметил:

— И охота вам чужую работу делать? Колчаки его сами добре удавят.

— Да чё вы на меня прете? — разозлился треух. — Чё я такое сделал? Корову у вас украл?

— Перед сотником на карачках ползал! — крикнул длинный. — Себя обгадил и нас заодно.

Вместо того, чтобы устыдиться, треух нагло рассмеялся:

— Вон оно как?.. Вы, что ли. глухие? Слепые? Али просто дурковатые?.. Да мне б только сказать ему: перехожу к вам, согласный, — и неча было б на коленках елозить, портки протирать. Но я же так не сказал! А?

Его обвинители переглянулись в некотором недоумении: ведь, действительно, не сказал! А он продолжал свою защитительную речь:

— А что я базлал, просился отпустить, так в этом какой грех? Человек за собственную свою жизню должон чепляться!.. А ежели не чепляется, значит цена ей копейка! И мужику такому копейка цена!

Бородач в треухе подбоченился и глядел на всех уже победоносно. Пленные молчали. Только молоденький боец сказал взволнованным тонким голосом:

— И все равно! Вы себя замарали навек. Нельзя упасть ниже, чем на колени!

— Мать честная, курица лесная! — Бородач даже сплюнул. — Еще баба будет меня учить!

— Баба? — не понял длинный.

— Ну, может, девка. Откудова мне знать!

Все, кроме бойца в кожаной куртке, с недоверчивым интересом поглядели на молоденького красноармейца. А тот залился малиновым румянцем, заморгал и чуть не расплакался.

— А воно и справди дивчинка! — изумился украинец, от неожиданности перейдя на родной язык. Он повернулся к бойцу в кожанке и спросил уважительно: — Так вы по ций причине?.. Вы ще тоди зрозумили?

Боец в кожанке неохотно кивнул. А длинный худой сердито сказал девушке:

— И чего ты надумала воевать, занялась казацким делом? Сидела бы у мамки под юбкой. Эх, фифёла. Тебя как звать-то?

— Саня.

— А вы, арестанты, какого роду-племени?

Арестанты стали знакомиться.

— Святополк Андреев. Из пулеметной команды» — представился боец в кожаной куртке. И украинец тоже назвался:

— Байда Степан. — Он обернулся к треуху: — А вас, товарищу, как зовут?

— Как зовут, так и обзывают. Крестили, вроде, Алехой, фамилие, кажись, Чикин.

— А я Елька Коромыслов. С первой роты, — объяснил длинный. Саня, которая уже оправилась от смущения, с некоторым опозданием обиделась па него:

— А смеяться надо мной я не позволю! Слышишь, Коромыслов? Я н Красной Армии, может, дольше твоего.

Но Коромыслов только рукой махнул:

— Дольше, не дольше… Сейчас про другое думать надо! Как бы отсюда утечь.

— Кабур надо брать! — с готовностью откликнулся Алеха Чикин и, видя, что никто его не понял, объяснил: — Ну, подкоп рыть… По-каторжански кабур называется.

— А ты, дед, и на каторге

--">