Евгений Николаевич Митько - Бумбараш

Бумбараш.

Через кладбище мимо кустов сирени торопливо шла Варвара. Она несла горячую сковороду с яичницей.

Часовой Совков преградил ей путь.

— Не положено!

— А я вот как залеплю сейчас яешней твои стекляшки — и будет положено! — пригрозила Варвара.

— И залепи! — послышался голос Заплатина.

Он вышел к церквушке с другой стороны. Улыбается. Похлопывает Совкова по плечу:

— Совков, Совков! Давай без строгости! — Потом он подошел к зарешеченному оконцу и строго приказал Бумбарашу: — А ты, подозреваемый, отъедайся, отдыхай! А как приедет уполномоченный Особого отдела, разберемся по закону и справедливости!

Обрадованная Варвара кинулась к оконцу и, обжигая пальцы о горячую сковороду, начала кормить Бумбараша.

На срубе колодца крест-накрест лежали две винтовки. И двое часовых сторожили колодец, никого не подпускали близко.

С ведрами, бадейками, коромыслами стояли перед колодцем крестьяне.

— Нечего здесь околачиваться, — говорил часовой. — К речке идите, там вода проточная!

— К речке — далеко, — ответила ему Серафима. — Руки надорвешь нести…

— Зато от колодца близко… до того света! — разъяснил Заплатин. Он внимательно вглядывался в лица крестьян, словно стараясь угадать, кто из них связан с бандой.

Крестьяне причитали:

— Да что же теперь будет?

— Неужто все колодцы отравил, окаянный?

— Ой, несчастные мы, несчастные!

Заплатин сказал:

— Это мы несчастные! Пол-отряда животами мучаются! Кто за ужином пожадничал на чай, у тех на живот напасть! А я вот только борщ ел, так у меня самую малость ноет!

Степенный бородатый старик, сельский староста Егор Карпович, сказал:

— Я тоже… Как запью пампушки парным молоком от коровы Мурки — живот скручивает до невозможности. А как запью от Бодливой — полное здравие!

— А ты отдай Мурку нам, — предложил Заплатин, — и не будешь мучиться.

— Чего захотели, голодранцы, — ответил Егор Карпович. Схватил свои ведра и коромысло и ушел.

Серафима подошла к Заплатину и зашептала:

— Староста наш… С бандой связан.

— Вот это — прекрасно! — воскликнул Заплатин.

А дальше началось совсем странное и непонятное… Староста Егор Карпович появился в расположении отряда, но его почему-то отгонять не стали.

На вылинялых санитарных палатках были нашиты красные кресты. Из-за брезента доносились дружные стоны…

Прислушиваясь, староста замедлил шаг. Он был глуховат, прикладывал к уху ладонь. Этот его недостаток учли, и стоны усилились.

У крайней палатки деревенского старосту встречал санитар — громила в коротком белом халате. Он держал плоскую эмалированную кружку и резиновый шланг клизмы.

— У тебя, гость, што? Тоже болезня — инфекция? А то могу! — сказал он и отсалютовал старосте профессиональным жестом.

Явление нечистой силы староста осенил крестным знамением, потом плюнул:

— Помирать буду, а не позволю со своей плотью такой грех творить!

Выглянул из командирского шатра Заплатин, увидел пожаловавшего к ним старосту, спросил хмуро:

— А над чужой плотью измываться — для тебя не грех?

— Совсем непонятно, об чем вы намекаете, — ответил староста.

— Добрая половина моего отряда лежит в смертельном виде, — сказал Заплатин. — Если факт отравления подтвердится анализом повезенной в город колодезной воды, понесешь, староста, ответственность как главная деревенская власть!

На краю села под одинокой березой, на которой развевался красный флаг, расположились красноармейцы.

Издали показался староста, и они повскакивали, засуетились.

Стали мерить расстояние от палаток до березы.

Вбивают в землю какие-то колышки.

Роют канаву.

Старик староста постоял в сторонке, погладил окладистую свою бороду и обратился к Заплатину:

— В землеустроители, видать, записался?

— Будем карантинную палатку ставить, — ответил Заплатин. — Для тех, кто уже умер…

Староста закрестился. К Заплатину подбежал красноармеец.

— Сто тридцать шесть получилось, товарищ командир!

— Перемеряй, перемеряй, Кравчук! А у тебя, Власенко, сколько?

— Сто пятьдесят три! Как в аптеке на весах!

— Это уже лучше! — обрадовался Заплатин.

Староста прислушивался. Потом спросил:

— А почему это лучше?

— По докторскому уставу ближе, нежели на полтораста аршин к отравленной душе подходить запрещается, — объяснил --">