Денис Васильевич Давыдов - Совсем скоро

нельзя. Это самые доходчивые и верные слова. Но в этом случае ими ничего не надо было объяснять, они были как бы приговором тупости и легкомыслия человека.

– «Виноват, товарищ полковник», – промямлил тоже превратившийся в цвет помидора старшина.

Все ждали, что Архарова припечатают к стенке, но Малый всего лишь выпустил его из рук, так что тот плюхнулся мешком на деревянный пол. А спустя несколько часов в казарму пришло сообщение, что любителя поспать снимают с должности старшины.

Архарова перевели в какую-то другую казарму училища, предназначенную исключительно для старослужащих солдат. Там были повсюду развешаны камеры наблюдения и никакой свободы в своих желаниях. Проводы старшины получились легкими. Лица многих срочников сверкали от улыбок, а один армянин даже сказал ему вслед: «Ворет кунем». Но тот, кажется, не понял или вообще не услышал известного армянского ругательства.

ПХД

Гром ничего не ел уже двое суток, ни с кем не разговаривал, и постоянно курил. Причём делал это в неположенном месте – в туалете, там, где кроме капитана Кулешова никто не имел права сделать и одной затяжки. Ну а если кого-то из солдат застукивали, то наряды вне очереди и самые неприятные работы, вроде чистки канализации, были обеспечены. Васе было безразлично, заметят его или нет и, может, эта утвердившаяся в нем ко всему апатия сыграла свою роль – его никто так и не застал курящим в казарме.

На ужине он сделал только пару глотков чая, постучал по столу деревянным пряником и вышел в холл столовой. После приема пищи солдаты собирались там и организованно направлялись в расположение роты. Я встал из-за стола раньше обычного, накинул бушлат и подошел к нему.

– Гром, может соизволишь рассказать, что все-таки случилось?

– Тим, отстань. Тебя это не касается.

Все выяснилось во время проведения ПХД. Именно тогда я ощутил крепкий удар в челюсть маленького громовского кулака.

***

В субботу в армии по традиции вылизывают до блеска каждый угол. Тут можно попасть на «взлетку», можно в сортир, на лестничную площадку или в Ленинскую комнату. Все это не очень приятные занятия, а в особенности времяпрепровождение рядом с солдатскими «очками» и писсуарами. Но можно остаться убирать и свой кубрик. Вроде не так зазорно наводить порядок там, где непосредственно живешь, ложишься спать и просыпаешься каждое утро в течение долгого времени. А можно гонять чаи в каптерке и смотреть на работу других, если ты в хороших отношениях со старшиной. Правда у меня к тому моменту уже была своя так называемая «маза», хотя я и не думал, что буду заниматься именно этим делом. Когда капитан Кулешов спросил о желании быть журналистом, никто не догадывался, что данная должность связана с заполнением учебного журнала. Но тем не менее, заполнение журнала, пусть другие и смотрели на это с презрением, всегда помогало избавить себя от нелюбимых работ. Изначально туда необходимо было записать все предметы и всех солдат согласно алфавиту, а затем своевременно проставлять пропуски и оценки учащимся. В итоге журнал был заполнен в последний день перед отправкой в войска, а во время ПХД он не покидал рук и мгновенно открывался при виде Кулешова, чтобы тот был уверен, что я занимаюсь чрезвычайно важным делом.

Мне надоело бездельничать и я пошел в кубрик, где Гром что-то колдовал над своей кроватью. Затем он взбил подушку, положил ее обратно на место и направился в коридор. Казалось, он никого не замечал, как не заметил вылетевшего из своего кителя письма. Я быстро подобрал его и дождался пока Вася уйдет. Затем быстро подбежал к окну и начал рассматривать конверт. Отправителем была Катя. П. Не удержавшись, я достал аккуратно сложенный листок, который непонятно зачем был пропитан женским парфюмом. Я успел прочитать только «Привет, Вася. Я долго не решалась написать тебе…», как услышал позади себя голос адресата. Было ясно, что причина громовской депрессии кроется в этом письме.

– Тим, нехорошо брать чужие вещи, верни то, что взял без спроса, – сказал спокойным голосом Гром.

– А я ничего и не брал, я его нашел, – ответил в такой же спокойной манере я.

– Все равно, верни.

– Верну, когда расскажешь, почему уже несколько дней на тебя нет лица.

– Я уже говорил, что тебя это не касается.

– Тогда, с твоего позволения, я узнаю об этом сам.

– Нет! – глаза Грома постепенно начали наливаться кровью.

– А я думаю, что да, – я отвел руку с письмом в --">