Георгий Пряхин - ДОПРОС. Пьеса для чтения

тишине. Произносит тревожным и громким шёпотом, скорее, про себя, без надежды, что её услышат...

Луч света падает в зрительный зал, в проход между креслами. По нему медленно движется грузная, простоволосая женщина — Андрей Синявский как-то грубо обронил о ней: «кубометр мяса». Она в вязаной домашней кофте, в шерстяных носках, обута в резиновые, глубокие, с острыми носами, калоши, которые в простонародье называют «голландскими» — тоже, видимо, первое, что попалось под ногу.

Женщина на мосту замечает её, и глаза на экране меняются. По-кошачьи суживаются. Это уже не два беззащитно раскрытых гнезда. Смесь ненависти и ужаса закипает в них. Женщина замирает, вытянувшись в струну, а затем порывисто разворачивается — наутёк.

— Стой! — раздаётся из прохода властный и низкий голос.

— Ольга, стой! — повторяет, не ускоряя тяжёлый шаг. Ольга останавливается и начинает судорожно застегивать на полной груди плащ.

— Стой! — ещё раз повторяет преследовательница и с одышкой поднимается где-то сбоку на сцену. — Не укушу.　

Шлёпает в галошах по сцене. Ей предстоит второй подъём — теперь на этот чёртов выгнутый мостик. Поднимается, перехватываясь за поручни. При этом нагибается сама и нагибает, как будто намереваясь бодаться, свою крупную, широколобую голову с короткой завивкой, в которой некогда непроглядная чернота уже взята тенетами изморози.　

Подходит вплотную к Ольге и останавливается, стараясь отдышаться.　

— Где он?

— Не знаю, — растерянно отвечает Ольга. Видно, что она сбита с панталыку, обескуражена, встревожена пуще прежнего, и потому ответ звучит неожиданно простодушно. Ненависть и страх уступили место тревоге.

— Врёшь!　

Ольга растерянно качает головкой.　

— Пойдём к тебе! — властно командует соперница.

— Зачем?

— Сама хочу убедиться. Его нет уже три часа. Наверняка, сучка, прячешь где-нибудь под кроватью!　

Ольга, закусив губу, не отвечает, но и не отводит глаза: женщины уставились одна в другую.　

Экран, увеличивая, повторяет их глаза: тёмно-серые и тёмнокарие, почти чёрные, цыганские. Теперь-то в них — только ненависть.　

— Как хочешь, — первой не выдерживает Ольга и зябко передёргивает плечами.　

Поворачивается в сторону, откуда пришла, прибежала, и споро стучит каблучками по щелявому дощатому настилу.

Галоши, не поспевая, по-медвежьи — белая медведица — топочут за нею.

— С-с-с-терва, — шипящим шепотом выхлестывают они: в этой женщине и вправду течёт итальянская кровь.

III

Приёмная Генерального прокурора. Времена новые, оттепельные, но мебель ещё старая, сталинская. Дубовая — во всех отношениях. Скупой ряд стульев с чёрными дерматиновыми сиденьями. Стол с батареей телефонов — тоже тяжёлых, чёрных, дубовых. Низ двухтумбового стола также заделан дубовой доской — чтоб, значит, посетитель не отвлекался на секретаршины ножки: видны только изящные носочки лакированных туфлей. Углом к нему приставлен ещё один стол, поменьше. На нём водружена пишущая машинка. За нею сидит пожилая женщина с ухоженной седой головой. Видимо, в работе у неё образовалась пауза, и она, подперев щёку ладонью, что-то украдкой читает. Судя по характерной обложке — «Новый мир». Обладательница же изящных туфелек — боты стоят в углу под вешалкой — егозлива. Носки её лодочек то и дело меняют положение. То становятся кокетливым утюжком девственницы, то начинают отбивать такт разговору, который наплоенная красотка бесконечно ведёт то по одному, то по другому телефону, а то и по всем разом.

Вдоль дубовой панели на стульях сидят двое. Уже знакомый нам провожающий — он в тёмном костюме из тех, которые тоже выдают на определённой службе под роспись, в тяжёлых ботинках с кожемитовыми подошвами. Стрижен под полубокс. Весь сосредоточен на стрекотне секретарши, точнее — на артикуляции её пухленьких губ. Чуть отстранившись от него, сидит поэт. Он в светлой пиджачной паре, голова красиво откинута назад. Видно — старается держать марку. Напряжён и задумчив. Переводит взгляд то на обложку «Нового мира», то на высовывающиеся — так дразнят кончиком языка — мысочки девичьих туфлей. Красивые руки, на которых ещё нет старческой «гречки», сложены на головке бадика между колен. Он тоже еле слышно постукивает им о дубовый, вощёный паркет — в такт обольстительным лодочкам и пустой болтовне? собственным тревожным мыслям?

Приёмные больших начальников давно привыкли не --">