Николай Владимирович Коляда - Амиго

шутя, ни за что… Сколько мне сейчас? Шестьдесят? Семьдесят? Я пенсионерка? Я скрываю это. Хожу по-прежнему в высоких сапогах, кило косметики мажу на себя, бегаю на аэробику и в косметический салон. Какая глупость. Какая глупость. Зачем я жила? Вот и всё уже. Всё. Поздно. Я пью много, ложусь спать, ничего не вижу во сне, боюсь света, сижу в темноте, пью снова, утром просыпаюсь, болит голова и, чтобы она не болела, я пью снова, и снова весело и хорошо. Весело и при свете, и без света. Хожу по комнате голая, звоню, звоню и звоню кому-то, каким-то голосам, которые на другом конце провода, звоню и разговариваю о чём-то, не знаю о чём, и говорю со всеми о чём-то, о чём потом не могу вспомнить. Я помню только тебя, дорогой мой. Я вспоминаю тебя каждый день, каждую минуту. Я увидела тебя тогда и сказала себе: «Я могу умирать, я знаю, какой Бог, я — видела его». Что было в тебе? Ну, да, красив, голос бархатный, и что-то ещё, от чего я умерла сразу. Умерла, чтобы жить. Господи, какое счастье, когда ты любишь, и когда любят тебя. Ты был намного моложе меня, у нас был с тобой один вечер, только вечер и ночь, и сколько я потом не ложилась в постель с кем-то — их мужиками назвать нельзя, жалкое сравнение! — я думала всегда, что сплю с тобой. Бог подарил мне счастье на ночь и на всю жизнь, и я его не забуду. Я тебя помню. Вот, он стоит в дверях комнаты, смотрит на меня, он голый до пояса, на плече татуировка, стоит, смотрит и улыбается. Любитель острых ощущений. Ему всегда надо было погорячее чего-то, искал огня, уходил от тепла. И чем больше я пью, тем яснее вижу тебя рядом, обожаемый мой мальчишка. Обожаемый мой красавец. Обожаемый мой человек, я люблю тебя, я люблю тебя, я с собой в могилу унесу любовь к тебе, мне о ней нельзя никому рассказывать, нельзя, обожаемый мой, обожаемый мой, обожаемый мой, обожаемый мой, обожаемый мой, обожаемый мой, обожаемый мой… Бог мой, Бог мой, есть ли Бог?! Есть. Я видела тебя, я помню, и эта встреча — единственное, что моё маленькое перепуганное сердце-канарейка помнит из длинного перечня ночей и дней, которые я прожила на этом свете!

Открыла окно, кричит улице — пусто на улице.

Есть ли тот свет?! Эй, прохожий, эй, инвалид на коляске, эй, тётка, эй, кошки и собаки, эй, люди!? Есть тот свет или нет, я не знаю, плевать! Но Бог есть, я видела Бога! А вы видели его? Нет. А я помню встречу с ним. Когда я бежала к нему навстречу по скользкой улице, пальто развевалось, наверное, это было красиво, но я не думала о том, была весна, чем-то пахло в воздухе, свежеиспечённым хлебом, я бежала к нему навстречу и прикоснулась губами к его губам и стало так тепло, он был чужой и такой не чужой, он был мой, я любила его, Бог мой, я знаю, какой ты, я видела тебя, я видела тебя…

В коридоре проснулся Паша, идёт на кухню, тащит за собой шубу по полу. Встал в проёме двери. Молчит. Свет включил.

Что?

КОСТЯ. Ты говорила что-то.

НИНА. Говорила?

КОСТЯ. Нет, показалось. Нам показалось, пригрезилось в темноте.

ПАША. Я всё-всё слышал. Было, я слышал.

НИНА. Вот, хлебопёк пришёл.

КОСТЯ. Иди отсюда, не твоего ума дело.

ПАША. Ты за что её обижаешь?

КОСТЯ. Иди отсюда, сказал, одноклеточное.

Паша подходит к Косте и вдруг бьёт его. Снова и снова бьёт его. Костя не сопротивляется. Паша сорвал с шеи Кости Куриного Бога. Кинул в окно, стекло разбил. Молчат. Костя сел в угол, плачет. Паша ударил его в последний раз, стоит, молчит. Озирается, будто что потерял, смотрит на Нину.

КОСТЯ. Ну ты и баран, баран ты, Паша, баран, баран, отстой… Ничего не понял, баран… Берегов-то не видишь…

НИНА. Ты зачем это сделал?

ПАША. Надо.

НИНА. Зачем? Паш, ты за что его? Ты его зачем?

ПАША. Он ведь тебя обижает.

НИНА. Ты зачем? Я не просила. Не надо. Ты сейчас же попросишь у него прощения, да, прощения! И поцелуешь его, слышишь?! А я тебя поцелую, ну?! Иди сюда. Ты так похож на этих мальчиков-хлебопёков. Иди, поцелую. Ну?

Паша подошёл к Нине, она поцеловала его.

Вот так. Ну? Не плачь. Маленький какой. Будто сын. Сын пришёл, парень такой, качок. Спасибо, детонька. Тебе расчесаться надо. У меня расчёска есть. Дать?

ПАША. Не надо. Я пять лет не расчёсываюсь.

НИНА. Не расчёсываешься? Почему? А-а, понятно. Потому что не надо. Ну, всё. Всё, иди. Помирись с Костей и ступай. Ступайте оба. Ступайте, и помолитесь за меня, амиго… Помолись, ага?

Паша сел на пол рядом с Костей, толкнул его в плечо.

--">