Лена Савченко - Игра со смертью

заткнувшись и кое-как поднялась, проковыляв до решетки. Он встал на ноги следом и наши ладони встретились, крепко сжав друг друга. Никогда не видела этого человека таким, всегда знала, как опасного Хоппа и кто бы мог подумать, что он заслал английской разведкой? Да так, что Советское командование совершенно не в курсе или, почему-то, забыло об этом известить меня.

- Передай Степе, что я его люблю. И что мне жаль. Я ухожу в сырую землю. Ты сказал – последнее желание?

- Сегодня вечером тебя расстреляют. (англ.)

Бальзам на душу. Я выдохнула, опустив голову.

- Катя!

- Проваливай, сказано тебе, гнида фашистская! – натянуто улыбнулась, грозно сверкнув глазами, - Я свой выбор сделала. Правильный или нет, никогда не узнаю. Иди, иди. Кто-то должен за все ответить. Я видела конц лагерь, Джек. Меня возил туда один из любовников, показывал, рассказывал, а я была вынуждена улыбаться и вздыхать. Не могу больше. Не хочу этого помнить. Даже если я уйду, то все равно не смогу жить. Сбегать, как трус? А моя семья? Их объявят предателями.

Дедушка уже не выдержит. Он болел последние два года, был плох, когда я видела его в последний раз. А у бабушки слабое сердце, хоть она и довольно жесткая. Не выдержат оба. А быть изменникам родины потому что их внучка, идеальная коммунистка, сдалась и сбежала? Не лучше красы. А ей я побыла достаточно, пора и честь знать.

Он ушел, отдав мне честь. На выходе наверняка сказал, что я отказалась говорить.  Может даже шлюхой назвал. Не знаю. Не хочу знать.

Я вновь вернулась в положение лежа и закрыла глаза, умиротворенно выдыхая и улыбаясь. Скоро все закончится. Как бы не храбрилась – не смогу жить после этого. Возможно не полностью, но что-то все-таки во мне с треском сломалось. Разбилось, подобно церковному витражу и осколками осыпалось в бездну. Я ощущала легкость, которую давно не испытывала. Как будто снова иду с Роневым по парку под руку, и мы с ним спорим. Он говорит, что я должна взять его фамилию, а мне смешно – хочу оставаться Ставыло до самого конца. Так и вышло, надо же. 

- Шекспир был прав, моя любовь, - усмехнулась я, поворачивая голову и сплевывая, - Ад пуст. Все черти здесь.

Меня казнят. Это скоро кончится, осталось потерпеть всего несколько часов, и я умру, наконец то. И имя мое затеряется в секретных архивах КГБ. Ханна Диамант будет стерта, как и Ставыло Екатерина Сергеевна. Не знаю, кто все-таки из этих двух мне противнее. Возможно, было поровну.

Снова хрип.

Ничего, еще немного и это закончится.

- Я обещаю.

Обещанием им же и осталось. Даже то, что он попытался вытащить меня не отменяло факта всех деяний, что мы творили. Подставляли, убивали, резали, плели цепкие паутины интриг и заговоров. И даже если я всю жизнь простою на коленях перед святыми ликами, мне не удастся замолить ни одного из грехов. Что уж говорить о смерти тех партизан? Интересно, как там Полинка? Ее тоже не было среди собравшихся перед шахтой. У девочки было большое будущее: смышленая, обожающая все, что связано с инженерией. Она могла бы стать гением, если бы только поступила в университет. Мне хотелось верить, что Полина жива, что хоть кого-то мне удалось спасти из всей той, горячей на голову и необдуманные решения, братии. 

***

В тот день было серо и мерзко. Задувал ледяной ветер, а сумерки еще только вступали в свои права. После похода по бесконечному коридору ее вывели на улицу. Заставили идти, все такую же босую и голую, по припорошенной снегом дороге с метров сто, наверное. Без наручников, без кандалов на ногах. Она слабо пошатывалась, спотыкалась, упала один раз, но окрик и тычок прикладом в спину сначала заставил упасть лицом вниз, а затем снова встать на ноги и поплестись дальше.

Потом девушку толкнули к стене, поставили на колени. Она поднялась, успела подняться и обернуться. Смотрела на них, своих палачей, их было пятеро размытых силуэтов. Не могла нормально видеть, все вокруг было размыто, глаза ныли - слишком долго ее держали в темноте и глаза даже спустя несколько минут не привыкли к яркому дневному свету. Жаль, не увидит солнце, не согреется в его лучах. Губы посинели, а ноги откровенно дрожали – все тело в увечьях, страшных ранах, а на лице не имелось ни единого живого места. Кое где виднелись следы от печатей – раскаленные, их припечатывали к некогда нежной коже, оставляя символы свастики, да и не только. Раскаленных жгутов тоже хватало. Впрочем, она это не помнила – Ронев был --">