Владимир Владимирович Лорченков - Время ацтеков

она.

– Могу даже зачитать одно, – утирает глаза она рукой с пистолетом.

– Мой жеребец, хочу, чтобы проткнул меня сегодня вечером. Распори мои потроха, как сделал это вчера. В благодарность за это я надену свой жадный рот на твое великолепие, – медленно, наверное, потому, что сообщение написано на латинице, читает она.

– Медленно, потому что на латинице, – кивает она.

– Как и почему получилось, что этот огромный каменный рог в постели со мной превращался в нечто маловразумительное, я не знаю, – устало говорит она, и я вижу, что слезы высохли.

– Но ты не понимаешь, что значит принимать соболезнования от телок, которых пялит – и отменно – твой муж, соболезнования тому, что тебя-то он пялит слабенько и вовсе не собирается что-то менять, – горько перекатывает во рту слова она.

– Итак, он меня не удовлетворял, да и не собирался, – сухо говорит она.

– Причем разводиться не желал, потому что… зачем? – спрашивает она саму себя.

– Под рукой молодая глупая телка, удобная во всех смыслах и не способная вырваться и жить самостоятельно, – выносит она себе приговор.

– Потому что не умеет ничего делать и ни хрена из себя не представляет, – запрокидывает голову она.

– Кем я и была, – резюмирует она.

Я начинаю чувствовать головокружение. Под локтем хлюпает. У нее закрыты глаза, и я решаюсь попытать счастья.

– Не шевелись, у меня слух как у кошки, – говорит она.

– Шевельнешься – и ты покойник, – предупреждает она.

– Ты уже покойник, – говорит она.

– Но я продолжу, – продолжает она.

– Итак, я, дырка для редкой мастурбации, совершенно случайно нашла, кого бы вы могли подумать? – снова развеселилась она.

– Нашла тебя, – тыкает она в меня пистолетом, но я не вздрагиваю, потому что ослаб.

– О, мой король, – передразнивает она мои комплименты.

– Мой сладкий мальчик, – ласково говорит она.

– Мой ангел с апельсиново-пшенично-сладко-пахнущими-розами-волосами, – хлюпает она, но это, видимо, уже от спиртного.

– Ты трахал меня так, как никто в мире. Сколько раз ты натянул меня за восемь часов тогда? Н у, база отдыха?

– Десять, – удовлетворенно кивает она, глядя на мои растопыренные пальцы.

– А сколько часов ты трахал меня без перерыва тогда? Ну, парк, кусты, вечер?

– Пять, – улыбается она моей пятерне.

– Господи, да в первый раз я думала, ты мне все там раскурочишь, – плачет она.

– Разворотишь, – хихикает она.

– И только потом я поняла, что это не в тебе проблема была, а во мне, – признается она.

– Что меня и не трахали-то как надо.

Я с шумом перевожу дух и с удивлением понимаю, что мне все тяжелее дышать. Она улыбается мне призывно и переставляет стул. Теперь спинка за ее спиной. Света сидит, чуть расставив ноги, – шире не позволяет юбка, моя любимая, джинсовая мини, очень, страшно короткая. На ногах у нее чулки до колена – вообще-то это гетры, но для меня гетры навсегда связаны с чем-то охотничьим, поэтому чулки – цветные, делающие ее похожей на малолетку. Накрашена она соответственно, как всегда, когда я хотел увидеть алые губы в своем паху. Удивительно, но блузка на ней вполне пристойная. Обычно под этот наряд я просил ее напялить дешевую виниловую курточку – блестяще-красную, но сегодня она пренебрегла моей просьбой. На ней что-то наподобие рубахи средневековой дамы – с высокой талией, что приятно оттеняет ее немалую грудь. Прическа Светы выше всяких похвал: видимый беспорядок, за многочасовое наведение которого дорогие парикмахеры берут очень и очень много. Один локон, правда, не на своем месте даже в этом искусственном хаосе – он прилип к ее виску. Света выглядит на все двести, думаю я. Чего только? Баллов, проклятий или молний, возникающих от взвизга ширинки, а может, двухсот лет колдовского проклятия или двухсот ударов сердца того маловразумительного ужаса, который чувствует мужчина при виде ошалевшей вакханки с ножом?

Увидев ее при входе в комнату, я думал, что мы сейчас устроим дикий трах. Последний Дикий Трах. Увы. Света меня опередила.

Я осторожно пытаюсь увеличить объем вдоха хоть чуть-чуть. Расширяю грудную клетку осторожными кошачьими рывками. Запрокидываю голову и вижу, что туфли на ней – совершенно не подходящие к ансамблю. Босоножки, но не в тон одежде. К таким чулкам больше подошли бы ботиночки.

– Ну, а как же, милый. Сам виноват, надо было купить мне обувь под стать наряду, – кивает она.

– Потерпи немножко, осталось совсем чуть-чуть, – ласково --">