Ирина Борисовна Седова - Метафорическая призма

сопроводительных записок не было. Закинул подарок в рюкзак и забыл. А ведь он, наверное, так и лежит там. Вспомнился и карандаш, который в прошлую пятницу как из-под земли выскочил мне под ноги. Утром вышел из дома и споткнулся. Думал, опять Мосводоканал какие-то шланги протянул. Оглянулся – нет, на совершенно чистом асфальте лежит карандаш. Как об него можно было споткнуться? Я тогда подумал, что просто не выспался, но карандаш почему-то поднял. Тоже в рюкзаке лежит.

– Карандаш и тетрадь я сам тебе подбросил недавно. Неужели забыл? Доставай, записывай! Мысли, переживания, впечатления. Записывай! – как будто услышав мои мысли, сказал старик.

Больше я не смог держать себя в руках. От страха, я чувствовал, у меня побледнело лицо. Дрожь моих рук на подлокотниках была очень заметна. Я попытался упереться ногами в пол, чтобы встать, но ноги проваливались в болото. Этого просто не может быть, это какое-то наваждение, а не квест и не анимация. А я ведь даже не предупредил на работе…

– Да кто вы вообще такой? – возмутился я.

– Хорошо, я объясню. – Старик, наверняка, видел насквозь не только содержимое моего рюкзака, но и меня самого. Моё подпрыгивающее сердце, мою ледяную кровь, мои огромные мурашки на спине. – Я, в некотором смысле, и твой добрый ангел, и твой злой демон. Я тот, кто заставляет тебя подолгу стоять у окна, пока небо над соседним домом не станет светлеть. Я не даю тебе покоя. Я – твой талант, Тулинов. Почему ты не пишешь?

Ошарашенный, я послушно полез за тетрадью.

– Да не прямо сейчас, Тулинов! Почему ты всю жизнь не пишешь? У тебя же дар от рождения!

– Дар? О чём вы? Мне совершенно не о чем писать, я живу довольно скучно.

– Вот поэтому и приходится устраивать вам, писателям, какое-нибудь потрясение, чтобы вы очнулись и начали работать!

Я догадался. Этот старик гипнотизёр-психоаналитик! Он ввёл меня в транс еще в машине и выведал у меня всё подсознательное. Вот почему я так крепко спал! Теперь он использует всё это, чтобы подчинить себе. Ну, это хоть не так страшно, как продажа на органы.

– Допустим, вы и правда, немного встряхнули меня. Спасибо за эмоции. Давно таких не испытывал. Допустим, у меня теперь есть, о чём писать. И есть с помощью чего. – Тетрадь и карандаш я сжимал в руках. – Но писать литературно – это ведь нужно уметь! Все эти образы, эпитеты, я ничего такого не вижу вокруг себя. Нет у меня никакого дара!

– Эх, Тулинов – Тулинов, вот тебе последний инструмент, метафорическая призма. – Старик вздохнул и протянул мне какую-то стекляшку. – Через неё ты будешь видеть мир, как писатель. Только не упирайся и не анализируй критическим умом. Смотри и записывай всё, что чувствуешь. Каждый день. Обещаешь?

– Конечно, я обещаю. И что, если я заберу эту призму, то могу идти?

– Можешь. – Старик вздохнул, как директор школы, только что отчитавший двоечника.

– Спасибо. Я только не понял, зачем было везти меня в Тулу? – У меня, наконец, получилось встать на ноги. Книжку с карандашом я снова убрал в рюкзак, а неприметную стекляшку сжал в ладони.

– А кто тебе сказал, что ты в Туле? – старик засмеялся, подошёл к одному из книжных шкафов, отодвинул его лёгким поворотом фурнитуры и скрылся за стеной.

Больше всего я боялся, что дверь будет заперта. Но нет, она открылась без лишних усилий. Снаружи было всё ещё темно, но уже как-то по-человечески темно: фонари светили, машины ездили, люди шагали. Я просто побежал по улице, даже не разглядев, откуда вышел. Я бежал долго, пока совсем не выдохся. Только тогда и заметил, что нахожусь рядом с домом. Сунул руку в карман: телефон на месте, на экране – обложка альбома, следующего в списке после того, что я слушал в метро. Неужели, прошло не больше часа? И батарея не разряжалась? Что это было вообще? Может, обморок или временное помутнение? Может, опять чем-то токсичным мыли подземный переход? Ладно, я найду объяснение чуть позже. Сейчас надо вспомнить, где мои ключи. Похоже, я их уже давно сжимаю в руке. Я посмотрел на свою ладонь, но увидел в ней…стариковскую стекляшку. Значит, не обморок…

Несколько минут я рассеянно стоял, потом дрожащей рукой поднёс эту, как там её, метафорическую призму, к глазам.

Московский вечер устало свисал с неба. Фонари самодовольно заглядывали в лужи и возмущенно моргали, когда проезжавшие автомобили нарушали зеркальную гладь. Москвичи и шины наполняли городской воздух уютным шарканьем, шелестом, и шуршанием. --">