Паскаль Брюкнер - Похитители красоты

Мои глаза привыкли к потемкам, и теперь я различала слабый свет там, где начиналась лестница. Надо мной вились с жужжанием мухи. Я что, уже разлагаюсь, гнию, как падаль?

Я чувствовала кислый запах от моего тела — смесь страха и испарины. В голове мутилось. Я закусила губу. Не верилось, что я могла так заблуждаться. Наверно, я уже постарела и сама не заметила как. Я провела рукой по лицу — ну, где же морщины, складки, обвислости? Ничего такого я не нащупала. Все было на месте — нос, лоб, и волосы по-прежнему густые. Зеркало мне, срочно! Хотелось есть, просто до ужаса, и мне было стыдно: что за низменная потребность, когда я готовлюсь к переходу в новое качество.

Я поднялась с вонючего тюфяка, меня шатало, и холод пробирал до костей. От затхлых запахов подташнивало. Я отряхнулась и на ватных ногах поднялась по скользким ступенькам. Сколько прошло времени, я понятия не имела. Все тело ломило. Я толкнула дверь и вышла в кухню. Сквозь щели в ставнях пробивался солнечный свет. Лучи пронзали густой сумрак, освещали пляшущие пылинки, целые галактики пыли. Я споткнулась о дохлую мышь, увидела в углу, в соломенном гнезде, трупик какой-то птицы с взъерошенными перышками.

Распахнув окно и ставни, я перелезла через подоконник. Разноцветные пятна заплясали перед глазами, свет обжег меня. Было раннее утро. Все трепетало, шелестело, оживало; от запаха сырой травы у меня защекотало в носу. Воздух был чистый, чуть прохладный, бодрящий — то, что надо. Большое оранжевое солнце вставало над кронами деревьев, пробуждая горы во всем многообразии красок.

На пригорке стояла косуля и, склонив головку, смотрела на меня без малейшего испуга, только тонкие ноги подрагивали. На груди белело пятнышко — как медальон. Она хотела мне что-то сказать, ее глаза из-под длинных ресниц силились сообщить что-то важное. Косуля пару раз качнула головкой, поскребла землю копытцами и не спеша удалилась походкой балерины — только ветки хрустнули.

Вокруг журчали ручьи, лаская слух своим детским лепетом, водопадик разбивался о камни в облаке пенных брызг. Длинные свечи вспыхивали на верхушках елей, болтун-дрозд завел на ветке свою серенаду. Над головой проносились птицы, угрюмый хвойный лес полнился щебетом. Высоко в небе плыли большие белые облака, пухлощекие, как ангелы на картинках. Дивная симфония звуков и красок.

Поток любви захлестнул меня. Надо жить, говорила мне природа, надо вернуться к собратьям-людям и не пасовать перед жизнью. В этом заброшенном доме мне было подарено второе рождение. Да как я могла бояться? Пусть «Сухоцвет» существовал лишь в воспаленном воображении, мне он все равно был дороже всего на свете. Ведь любой рассказ не тем хорош, что соответствует действительности, а тем, что помогает взглянуть на мир другими глазами и заряжает энергией. Что с того, что Бенжамен все выдумал, — благодаря ему я снова хотела жить полной жизнью. Я совершила с ним ту же ошибку, что и со всеми: поверила тому, что он мне говорил. И, оказывается, правильно сделала. Я чувствовала себя беспричинно счастливой, заново родившейся. Ветерок обдувал меня, смывая миазмы подвала. Небо сулило много-много света и радости.

Пройдя несколько сот метров, я набрела на низкий заборчик, сложенный из камней, — здесь проходила граница со Швейцарией. Я несколько раз пересекла ее, просто так, в насмешку над всеми рубежами: опля — и я во Франции, оп-ля! — в Швейцарии. Потом побрела назад к дому, споткнулась по дороге о корни ели, выпиравшие из земли, как жилы на исхудавшей руке. Я упала ничком во влажный зеленый ворс, смеясь, зарылась лицом в мягкие, жирные, плодородные комья; прямо передо мной — сперва мне показалось, что это плоский камень, — торчала из земли перепачканная магнитофонная кассета. Я вытащила ее и рассмотрела с обеих сторон. Никакой наклейки не было. Я как могла вытерла находку и сунула в карман — когда-нибудь послушаю.

Я была вольна идти куда мне вздумается и несметно богата надеждами и возможностями. Мне хотелось обнять всех живущих на этом свете. В конце тропы я нашла свою машину, припорошенную пылью. Долго смотрелась в зеркальце: я была грязная, вся в травинках, на щеках черные полоски, волосы похожи на джунгли, — но я не изменилась. Та же матовая кожа, те же загнутые ресницы, и лицо не сморщилось, как старая тряпка. Я осталась прежней двадцатишестилетней женщиной и не должна была искупать грех своего существования. Я трижды просигналила, прощаясь с --">