Алиот Каф - Катарсис

труп. Банан ягода или фрукт? Я перестал спать после того, как узнал о болезни моей матери. Все-таки фрукт. А к психологу я ходил из-за того, что иногда просто падал на парту и засыпал. Иногда просыпался у психолога, а временами в пустом кабинете со злым учителем, стоящим передо мной. Но оно ведь растет на дереве, как и все остальные ягоды? Дома я бывал чаще чем обычно, мне хотелось провести весь остаток своей жизни со своей матерью. Хоть она и не знала настоящего меня, знает ли кто-нибудь вообще настоящего меня? Телепатия ведь не работает, а настоящее чувство не передать. Никакими словами. Ужин подан, говорю я ей и усаживаю за стол.

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Но выходит из меня только сухое «Как ты?». Будто что-то изменится. Телепатия не работает. Банан фрукт. Я не расист.

Третья глава.

– Береги себя, – говорит тетушка Мэй и закрывает за собой дверь. И я разрыдался, впервые за долгое время я сдался и просто начал плакать. Не помню, сколько я прорыдал после ухода гостей. Но фотографии моей матери окружали меня везде: они дулом стояли прямо возле моего виска. Она будто призраком кружилась вокруг меня. Я ее не видел, но чувствовал. Моя мама была скрытным человеком, и я не думаю, что хорошо ее знал: она была умной, местами неуверенной в себе, но ее смелость всегда это перевешивала. Наконец, я встал с дивана, голова закружилась, а на подушке отпечаталось мое лицо.

Я скучаю.

Я потерял счет времени.

Я скучаю.

Я не самостоятелен.

Я скучаю.

Что мне делать?

Я задавал вопросы, на которые никто не отвечал. Каждый день в шесть вечера мне кто-то звонил, но в ответ я слышал только мертвую тишину. Мое лицо было похоже на лицо трупа. Бананы это ягоды. Перед сном я вспоминал последние слова своей мамы, которые эхом расползались в моей голове, последний смех, который будил меня каждое утро, прикосновение, которое шрамом опечаталось на моей руке. Ее платок, которым она скрывала свою лысину, лежал у меня на тумбочке. На шестой день или восьмой я все так же плохо спал. Иногда я слышал звуки с кухни, иногда видел ее призрак.

Я ее не знал. Но очень любил.

Я просыпался и умирал, съеживался от боли, катался по полу и воскресал по вечерам. Мама, мама, я смотрел ей вслед. Мне всего 18, и у меня нет никого, кроме самого себя и старой комнатки на Уолтер-Стрит. Я не знаю, чего боюсь, чего хочу и что буду делать. Слова Тайлера Дердена въелись в мой мозг словно крупный паразит, который напоминал о себе болями в голове: Мы – поколение, выращенное женщинами, но поможет ли другая женщина в решении наших проблем? Потеряв счет времени, я определял время суток только по шкале “От самого паршивого состояния до самого не очень паршивого”. Утром, как вы поняли, я чувствовал себя хуже всего, а вечером под влиянием антидепрессантов и витамина В я вставал на ноги. Иисуса распяли, Жанну д’Арк казнили, а героев 21 века лишают антидепрессантов.

Временами я выбирался из дома и ловил взгляды сочувствующих мне людей, отвечал им фальшивыми улыбками и парой рукопожатий. Слова имеют большую силу в наше время, ты к ним прислушиваешься больше всего, когда мир утихает. Каждое воскресенье я молился в церкви, хотя до этого я не произносил имя Бога почти 10 лет. Когда нас с мамой бросил отец, я спрашивал Бога только об одном: Чем мы, прилежная христианская семья, это заслужили? Пришлось выживать вдвоем. Вечерний экстаз перед телевизором прервал звонок в дверь, и, посмотрев в глазок, я увидел мужчин в форме. Открыв дверь, тут же услышал интересную деталь: мой ближайший родственник – это любовник моей матери, который обручился за месяц до ее смерти.

Смешно.

Смешно

Смешно.

Кто он такой? Почему я об этом не знал, но офицеры сказали, что не могут дать больше подробностей. «Джек Миллер. Клининговая Компания». Не та ли это компания, которая убирает место преступлений и отмывает полы от крови? Так я познакомился с неизвестным и интересным Джеком Миллером, который позже окажется той самой язвой во рту, которая не уйдет, пока ты не перестанешь к ней прикасаться.

Четвертая глава.

– Еще! – Кричит под ухо мой отчим.

Я стараюсь не упасть с турника вниз, пока качаю пресс. Я липкий, весь липкий. Следом после офицеров ко мне пожаловал он: в потрепанном, но в хорошем плаще мужчина средних лет. Он облокотился о стену возле моей двери и держал во рту сигарету. "Можно?" – сухо --">