Владимир Цмыг - Зеленые гранатовые камни

мерцают голубовато–золотые запонки. — Я только немного продолжу о судьбе, ведь ты меня вчера послал… сказав, что судьба — это характер человека. Но ведь ты повторил штамп, измусоленный писателями! Нет, судьба не внутри человека, а вне него, пусть он хоть из кожи лезет, а от судьбы не уйдет. Вот, положим, если б ты не продал камни, твоя судьба была бы иной…

— Значит, тебе… — теперь уже равнодушно шепчет Шахурдин и, усмехаясь, добавляет: — Если б не продал, была б тогда судьба не с перебитым хребтом, а с отрезанной рукой…

— Могло быть, да не случилось, — многозначительно щурит глаза гость, поглаживая колено, обтянутое черным материалом брюк, — просто зеленоглазый еще не собрался в Читу…

— Мутноглазый! — хрипит Шахурдин. — Сука, зря его простил, давно морду не кажет.

— Убежал он! — в веселой ухмылке до десен открылись широкие зубы курчавого. — Ты думаешь… он случайно?

— А то нет, — с закрытыми глазами бормочет Шахурдин, на пол стряхивая сигаретный пепел, — споткнулся, да нажал на курок, тюфяк…

— Хи–хи–хи!.. — мелко заливается гость, плавятся его лукавые желто–коричневые глаза. — Ты все тот же наивный юноша! В ресторане за тысячную официантке хотел зад погладить, а она не против и за так… Пышные любят тугих, твердых ребят, хорошо разминают, до живого достают.

— Откуда все знаешь? — кричит Шахурдин, но на самом деле лишь шепчет, одолеваемый сладкой дремой. — Я тогда ведь только в мыслях…

— Ладно! — обрывает его козлобородый. — Давай о чем–нибудь серьезном. Тебе не терпится поскорее отсюда, но чуток задержись…

В порту Находка, крепко задумавшись, ты шел на работу, а рядом — рельсы колеи. А по другой колее навстречу тебе — товарняк, гудит, земля дрожит. И вдруг… ты очутился на земле, у края шпал, а руки по швам! А почему по швам? Тебе показалось, когда ты лбом сильно ударился о шпалу, что ты под товарняком, а над тобой с лязгом, скрежетом, воем проносятся вагоны. Почему лежишь? За твоей спиной шел маневровый тепловоз, сигналов его ты не услышал, ведь навстречу летел товарняк. Тормозил машинист, тормозил, да не успел — поручень зацепил твое плечо, и тебя лбом о шпалу. Стоило левую руку не прижать к бедру, её бы колесиком по локоть… А всё потому, что твой враг еще не собрался в Читу…

— Да какой он же враг, — сонно лепечет Шахурдин, — мурло бестолковое, упал, да нечаянно нажал… Что мне с ним делить? Тропы наши прежде не пересекались.

— Правильно, не пересекались, но душа может такое затаить… Человек еще не чувствует ненависти, но она уже в нем живет, затаилась, аки тать в нощи, и ждет лишь момента. Этот криворотый сморчок мог и позавидовать, вон какой ты раньше был орел! Бабы к тебе, как мухи к меду. У него в тайге нога за корень зацепилась, а в это время в голове паскудная мыслишка… И палец на курке, отвечая этой мыслишке, непроизвольно дернулся. Скажи ему тогда, изумился бы, не поверив, а ведь мыслишка была…

Но Шахурдина уже уносит, покачивая, ласковая волна.

3

Начало сентября. Геологоразведывательная партия помаленьку сворачивала поисковые работы, на базе потихоньку упаковывали в ящики образцы пород и шмотки. Через десять дней, если позволит погода, ожидался вертолет. Шахурдин на неделю ушел за перевал, на места, богатые рыбой.

…У слияния двух ручьев, на щебнистой террасе, круто обрывавшейся в воду, он поставил одноместную палатку.

Странные это были ручьи, водились только хариусы. Там, где сливались ручьи, они долго были разделены как бы стеной: одна половина цвета чая, другая — прозрачная, ледяная. Темный ручей дремотно струился из тундровых озер с торфяными берегами, прозрачный, рыча и клокоча, летел со склонов хребта, где в каменных складках вплоть до зимы сверкали громадные языки снежников. В ледяной воде, кроме пузырьков воздуха, ничего, а в коричневатой — в дремотных ямах и возле обрывов перекатов шевелили хвостами озерные, жирные хариусы с черными спинами и фиолетовыми пятнами на брюхе.

Там, где ручьи сливались, озерные хариусы продолжали жаться к темной половине, а уже ниже, возле лобастой сопки, где вода перемешивалась, хариусы иной породы — светлее, стремительней, но оттого и тоще…

…Шахурдин уже достаточно навялил рыбы, и на другой день собирался за перевал. Сегодня утром с грустным свирельным наигрышем из Арктики прошли первые гусиные клинья. Тонкой, рваной нитью она упали за ручьем, далеко в тундре, --">