Владимир Цмыг - Дикая стая

почувствовала себя в полной безопасности. Разве здесь что–то может угрожать? Сопка обрывалась отвесной стеной, внизу под лучами слабо греющего солнца, плавилось бирюзовое море. Черные с блеском крупные ягоды «вороньего глаза» наблюдали за ней. В метрах ста от обрыва сверкало небольшое озеро с торфяными берегами, заросшими осокой и омиком.

Набравшись сил для последнего рывка, девушка окончательно поверила в свою звезду, на время забыв об ужасе вчерашнего дня. Подняв фонтан брызг, ружье ушло на дно, следом булькнул патронташ. Теперь ее ничто не связывало (кроме воспоминаний) с недавним прошлым, с романтичным началом и чудовищной концовкой…

В распадке, вспугнув табунок молодых куропаток, не удержавшись, Евдокия нагнулась… На старой, заросшей травой тропе, вымахнуло семейство крепеньких подберезовиков. Неожиданный страшный удар в спину лицом вниз бросил ее на землю… Девушка закричала от ужаса и боли, но крик тут же перешел в булькающий хрип. Под клыками сук хрустнули шейные позвонки. В последнем усилии Евдокия перевернулась на спину, как будто напоследок хотела увидеть небо. Так и умерла с открытыми глазами, где в начавшей стекленеть зелени отражалась бледная синева, проплывали редкие белые облачка… В угаснувшем сознании последней мыслью было: «Почему не сказала Степану о белом камушке, который от потолка пещеры отколупнул Никодимыч….»

Мгновенно поразив жизненные важные центры, собаки–охотники не терзали жертву: убив, они уже не испытывали ненависти. Набирая скорость, они помчались к долине: в живых оставался еще один враг…

…Разлепив веки, плешивый долго не мог понять, где он, что с ним? Обшарив взглядом пещеру, он покрылся липкой испариной испуга. Под ватником в изголовье не было ружья и патронташа!

В одних трусах он пулей вылетел из пещеры. Никого! Ушла с золотом! Б…., как последнего фраеришку обкрутила! О–о–о!..

Все случилось так неожиданно, что в нем не успела созреть злоба, страшная, звериная, требующая выплеска, иначе она выест нутро… На корточках, босиком с полчаса он неподвижно просидел на холодном песке. Отодвинув в сторону боль и гул в голове, постепенно пришли первые, трезвые мысли.

Он тщательно обшарил пещеру, штольню — пусто! Банки погнуты, бутылки вдребезги, все свалено в очаг, как будто рыжей стервы здесь никогда и не было! Наперед уже все зная, он сунул пальцы в пистончик брюк, записки тоже не было…

— Ах, паскуда! — жалобно завыл он. — Видать чего–то сыпанула в коньяк. Без ружья мне кранты, стая не выпустит!

— Могила!.. — вдруг радостно заорал он, в кустах рыком отозвались полуволки. — У покойничка же обрез, патроны…

Руками, ногами, миской он лихорадочно отбрасывал землю, гравий, перерубленные корни. Вместе с потом выходило тяжелое похмелье.

— На моторке я раньше тебя буду в Чайбухе!.. — бормотал он, обливаясь потом. Плешивый был твердо уверен, что с золотом Евдокия не пойдет в свой родной поселок. С таким грузом в сумке, теперь подальше от этих мест!

Суки совсем близко подобрались к яме, где лежал их бог и хозяин, над которым сейчас копошился ненавистный враг. От него струился слабый запах железа, но он не слишком пугал собак — это всего лишь охотничий нож на поясе.

Постепенно злоба на рыжую прошла, ее сменила свойственная ему холодная расчетливость. Убивать девку он не будет, теперь вдвойне это опасно, он лишь заберет свою долю. А выработку волосатика потом доведет до конца, в кварцевых «карманах» еще полно самородков, к тому же еще груды вынесенного из пещеры кварца, обложенные дерном…

К нему вернулось хорошее настроение, хищник уже не проклинал девушку, в какой–то мере даже восхищался ее ловкостью. Что ж, точно так и он бы поступил, выпади ему такой случай. А ведь могла бы нажать на курки…

Он до пояса вгрызся в землю, как ему на плечи внезапно обрушилась рычащая тяжесть… Никодимыч успел повернуться на бок, пытаясь вытащить нож из ножен, но рука на рукоятке внезапно ослабела…

Из разорванной на шее артерии на разрытую землю упругими толчками выплескивалась черно–красная кровь. В небе, хрипло каркая, опять кружила пара воронов…

--">