Хеннинг Манкелль - Перед заморозками

поверить. Они перешептывались с Марией по ночам. Джим, похоже, сходит с ума. Это был уже не тот человек, который привлек их когда-то, обещая спасение и смысл в жизни, если они придут в Народный Храм — детище Джима. Как откровение, поразили их в те далекие времена слова Джима: единственное счастье — это вера в Господа, в Христа, в спасение после окончания земной жизни, а конец этот скоро наступит. Как той ночью сказала Мария… «У Джима глаза блуждают… он нас уже не видит. Он глядит мимо нас, и взгляд холодный, будто он уже и не желает нам добра».

Наверное, пора уходить, шептали они по ночам. Но все время надеялись — он очнется, придет в себя, у него кризис, слабость его скоро пройдет. Джим был самым сильным из них. Без него они не поселились бы в этом земном раю. Он раздавил на лице какое-то насекомое. Стояла тяжелая жара, джунгли исходили паром. Отовсюду летели и ползли насекомые. Ветка коснулась его ноги — и он вскочил, подумав, что это змея. В Гайане полно ядовитых змей. Только за последние три месяца три члена общины были ужалены, ноги у них отекли, почернели, появились гнойные нарывы, они потом вскрылись, и наружу потек зловонный гной. Одна женщина из Арканзаса умерла. Они похоронили ее на своем крошечном общинном кладбище, и Джим произнес одну из своих длинных проповедей, точно как тогда, когда он впервые появился в Сан-Франциско со своей церковью, Народным Храмом, и быстро прославился как искусный и необычный проповедник.

Еще один образ, пожалуй, самый четкий из всего, что сохранила память. Он тогда дошел до последней черты — алкоголь, наркотики и муки совести из-за брошенной дочки… Жить больше не хотелось. Всего только — один шаг… грузовик, поезд… и все будет кончено, никто и не вспомнит о нем, никому не будет его не хватать, и в первую очередь — ему самому. Он брел по городу, мысленно прощаясь с людьми, которым не было до него никакого дела, и случайно прошел мимо дома, где помещался Народный Храм. «Это был Божий промысел, — сказал ему позже Джим. — Бог увидел тебя и решил, что ты будешь одним из избранных, одним из тех, кто удостоится благодати жить в Боге». Непонятно до сих пор, что толкнуло его тогда зайти в это здание — оно и на церковь-то не было похоже, он не мог найти этому объяснения даже сейчас, лежа под упавшим деревом, ожидая, что собаки Джима вот-вот найдут его и разорвут на куски.

Надо уходить, подумал он, но у него не хватало решимости оставить свое убежище. К тому же никак нельзя бросить Марию и девочку. Однажды он уже предал ребенка, и больше он этого не допустит.

Что же произошло? Утром все, как и обычно, рано встали. Собрались на полянке, где они всегда читали утреннюю молитву, и стали ждать. Но дверь в хижине Джима была закрыта — в последнее время такое бывало все чаще. Они молились одни, все девятьсот двенадцать взрослых и триста пятьдесят детей, все, кто жил в колонии. Потом разбрелись работать. Он не остался бы в живых, если бы еще с двумя членами общины не пошел искать двух заблудившихся коров. Расставаясь с Марией и дочерью, он даже предполагать не мог, что им угрожает опасность. Только когда они поднялись на противоположный склон оврага, отделяющего колонию от джунглей, он понял — что-то не так.

Они остановились как вкопанные — со стороны колонии донеслись выстрелы. Ему теперь казалось, правда, уверенности не было, что он даже слышал крики людей, перекрывающие неумолчный гомон птиц. Они поглядели друг на друга и побежали назад, в овраг. Он вскоре потерял своих спутников — он почти не сомневался, что они тоже решили бежать. Когда он вышел из тени деревьев и перелез через забор, окружавший сад Народного Храма, в колонии было тихо. Слишком тихо. Никто не собирал фрукты. Людей вообще не было видно. Он помчался к дому — он понял, что случилось что-то ужасное. Джим наконец открыл запертую дверь и вышел к людям — но пришел он не с любовью, а с ненавистью. С ненавистью, в последнее время все чаще вспыхивавшей в его глазах.

Он почувствовал, что ногу вот-вот сведет судорога, и осторожно повернулся, продолжая прислушиваться, не слышно ли собачьего лая. Нет, ничего не слышно, кроме неумолкающего стрекота цикад и шороха крыльев пролетающих чуть не над самой головой ночных птиц. Что я могу еще вспомнить? Он бежал по пустому саду… попытался сделать то, что, как учил Джим, было единственным шансом человека снискать величайшую благодать — вручить жизнь свою Господу. Он вручил Господу и жизнь свою, и молитву: --">