по-прежнему являлся ко мне во снах, гордо восседающий на своем мраморном троне. В руке его, крепкой и жилистой, лежал меч из обсидиана, и в лезвии отражалось мужественное лицо, еще не разъеденное хворью и возрастом. Я верила, что так отец говорит со мной: все в порядке, можно более не тревожиться ни за его рассудок, ни за его душу. Прямо сейчас он пирует с мамой в сиде, и там их счастье льется рекой точно мёд из посеребренных кубков.

Эти сны были единственным, ради чего я ложилась спать, пускай после каждого из них я и просыпалась в слезах.

Цварк. Цварк, цварк!

Когда подушка в очередной раз сделалась мокрой, я открыла глаза и села на постели. Пальцы по привычке потянулись к ее изголовью, ища рунический став от бессонницы и кошмаров, пока я не вспомнила, что никаких рун здесь нет — кровать-то не моя.

Башня Соляриса, прежде напоминающая амбар с залежами трухлявой мебели, отныне выглядела куда чище и наконец-то напоминала человеческую спальню, какой должна была быть. Истрепанный и изъеденный молью балдахин сменили полупрозрачные занавески из тафты, а сломанные стулья и тумбы переехали в дальний конец комнаты, освободив достаточно пространства, чтобы по его центру расположились медвежьи шкуры. Воздух в башне тоже посвежел: с тех пор, как я повадилась ночевать здесь, Солярис приучился проветривать комнату по несколько раз в день. То был редкий жест его заботы, как и объятия чешуйчатого хвоста, коим он окольцовывал меня во сне, притягивая ближе. Правда, сейчас половина постели Сола была пустой и холодной, а одно из окон, распахнутое настежь, со скрипом раскачивалось. Вряд ли для того, чтобы впустить свежий воздух — скорее, чтобы кого-то выпустить.

Цварк!

Так вот, что меня разбудило на самом деле — вовсе не дурной сон, а ходящая ходуном крыша и черепица, сыплющаяся под драконьими когтями.

— Моря иссохнут, города сравняются с землей, горы развеются прахом по ветру,  ибо нет ничего вечного, кроме одного — Соляриса и его привычки делать все наперекор, — протянула я саркастично, когда наконец-то растерла заспанные глаза и разглядела Сола, юркнувшего через окно обратно в башню и усевшегося у меня в изножье. — Я же просила тебя не карабкаться по крышам! Мы еще прошлые пробоины не залатали. Знаешь, каково это — выслушивать стенания Гидеона о потерях казны по четыре часа в день?

Солярис оставил мое замечание без ответа, как оставлял и все предыдущие. Едва ли ему было хоть какое-то дело до состояния казны, а уж тем более до Гвидиона с его фанатичной бережливостью — тот всегда хватался за сердце и пророчил Дейрдре скорое разорение, едва находилось что-то, что стоило дороже крестьянских сапог. Иногда мне казалось, что Солярис специально изводит его, подкидывая казначеям побольше работенки. Вот и сейчас он лишь усмехнулся и молча прижал ладонь к моему лицу, пока я не вспомнила, какое оно мокрое, и не попыталась отвернуться. Его когти безболезненно царапнули меня по щеке вслед за солеными каплями, высыхающими на коже.

— Вставай, — сказал Сол тихим, вкрадчивым тоном, и я уж больно подумывала, что что-то стряслось, как он тут же добавил: — Погода на улице в самый раз.

Глаза Соляриса горели ярко, точно рассветное зарево за стрельчатым окном. Небо только-только окрасилось тем же золотом, и первые лучи, как игривые дети, прыгали по углам комнаты, расписывая мрачные стены из серого камня летними красками. В этих лучах волосы Соляриса тоже начинали светиться, напоминая тот перламутровый шелк, в рубаху из которого он был одет. Широкий ворот с вырезом до ключиц приоткрыл верхнюю часть его безупречно белой груди, когда Сол склонил голову в бок от моего вопроса:

— Что на тебя нашло? Ты же сам сказал, что в такой ответственный день мне нужно хорошенько выспаться...

— Не похоже, чтобы у тебя был хотя бы шанс на крепкий и здоровый сон, — парировал он, многозначительно кивнув на мою подушку: бесформенные пятна, расползшиеся на ней, все еще оставались свежи. Лучшее доказательство его слов, как и мой тяжкий стон. — И да, не забудь в этот раз перевязать руки.

Сол бросил мне на покрывало ленты из телячьей кожи, а затем вскочил на подоконник и, оттолкнувшись, сиганул в открытое окно — прямо туда, где отныне встречать восход мне нравилось больше, чем в постели.

В Столице, что распростиралась куда севернее прочих

--">