Роман Валериевич Волков - Черный поток

страдания или ассоциации, а возможность осознать безграничность возможностей.

Как же хорошо у меня получается это суетливое заискивание в голосе, прямо слух ласкает. Такое искреннее.

– Я насчет той вещицы. Помните, я вам писал? Вы сказали подойти к…

– Аааа, – перебивает меня похожий на карканье голос. – Помню-помню, да.

Глаз окидывает меня подозрительным взглядом. Слегка прищуривается.

– Да-да, помню… Давайте обсудим… Я не привык пускать в дом чужих…

Нет, это в мои планы совсем не входит. Тебе придется открыть дверь, старик.

Я нерешительно сую руку в карман, а затем останавливаюсь, как будто пораженный сомнениями. Смотрю просящим взглядом на деда, поджимаю губы и часто моргаю. Видишь, плесневелый сморчок, до чего ты человека довел? Я сейчас разрыдаюсь.

– Прошу прощения, но, может, вы меня впустите? Все-таки вещь дорогая. Не хотелось бы вот так, на лестнице…

– Ладно-ладно, – снова перебивает морщинистый лепрекон. – Господи боже, какие все нежные стали. Заходите. Как вас зовут, запямятовал? Э-э-э… Рома, кажется?

– Точно так.

Старик снимает цепочку и открывает дверь пошире. Я переступаю порог.

Вот и все. Сейчас я получу окончательный ответ.

Глава 2

– Петя! Петя!

– Да, пап. – Зигунов ответил без особого удовольствия, но с ощутимыми нотками усталого терпения, как говорят с тупыми детьми или спивающимися родителями.

– Петя, ты не занят?

Зигунов посмотрел на труп, потом на второй. Над мальчишкой, словно пытаясь оживить его искусственным дыханием изо рта в рот, склонился судмедэксперт.

– Ну так… Что там, говори.

– Петя… Ну чего суетишься, опять Катя, что ли, нервы мотает?.. Я это… – Отец долго шуршал в трубке. Все уже было очевидно, но пару минут придется потерпеть. – Стихотворение хотел тебе почитать. Из моей милицейской практики. И тебе тоже полезно будет. Называется «Засада». Я тут разбирал на даче-то со скуки и нашел…

Петр отодвинул телефон от уха, сжал его в ладони и подбородком показал на маленький сверток, который судмедэксперт осторожно извлек из крепко сжатого кулака первого убитого, сухонького старичка с наполовину снесенным черепом.

– …Да… Засада, – продолжал отец, шурша своими рукописями. – Это я ж на самом деле в 1974 – м сидел в засаде, как сейчас помню… А уж Куничкин помер вот, старлей тогда был… В общем, «Засада». Четвертый час утра, мы ждем в засаде зверя…

Петр опять отодвинул телефон от уха (тем более что стихотворение «Засада» он слышал от отца уже раз тридцать) и еще раз внимательно осмотрел место происшествия. Это была просторная двухкомнатная квартира в новой монолитной многоэтажке в центре города.

Первый убитый лежал на спине в прихожей. Это был старик лет шестидесяти пяти, в синем спортивном костюме, тапочках на босу ногу и белой футболке.

Судмедэксперт бормотал, выковыривая бумажку:

– Смерть наступила приблизительно восемь часов назад, удар нанесен рубящим предметом, предположительно топором. Скошенность края, плоские разрубы свидетельствуют о большом угле наклона при внедрении оружия. Убийца нанес удар правой рукой… Да что он там держит?

– …Советских граждан сон! – закончил отец и сразу же продолжил: – Хорошее стихотворение! А ты как, Петя, пишешь? У тебя же такие хорошие рассказы были…

– Пишу, пап, пишу, – ответил Зигунов, кивая следователю Следственного комитета, который вел протокол осмотра места происшествия.

– А то я ходил недавно в журнал наш, ну «Сура», и…

– Пап, извини, не могу уже. Давай вечером расскажешь. Гуляй, дыши свежим воздухом и не пей! Все, пока.

…Петр пихнул телефон в карман и нетерпеливо повернулся к судмедэксперту:

– Ну? Что там у него?

В ответ медик посмотрел на него снизу вверх и протянул следователю на голубоватой резиновой ладони маленький бумажный сверток, перетянутый коричневой бечевкой.

– Вот, посмотрите.

– Понятые, внимание! – гаркнул следак.

– Еле пальцы разжал. Как-то он прямо кулак сжал во время смерти и подкоченел.

Комитетский следователь, которому выпала радость вести это дело, Егор Владимирович Клименков, лысеющий рыжий крепыш, напоминавший Петру ирландского лепрекона, волей судьбы выросшего в лесу под Брянском, осторожно взял сверток и взвесил его на ладони – тяжеленький. Бумага обычная, белая, от офисного принтера, бечевка уколола руку. Такой в полузабытом детстве перетягивали посылки --">