Николай Иванович Леонов - Трактир на Пятницкой

семнадцать лет вот эту трубку от комбрига получил, — он ткнул мундштуком Пашке в лоб. — Да тебе все это…

— Что — это, начальник? — перебил Пашка. — “При Советской власти растешь, должен понимать, что к чему”… А кто сейчас понимает, что к чему? — Пашка посмотрел в удивленное лицо Климова и продолжил: — Буржуи были? И сейчас есть. Бедные, богатые — все по-старому, начальник. Так что вы эту трубочку верните своему командиру, честнее будет…

Климов, стараясь быть спокойным, сказал:

— О политике в другой раз поговорим, Павел. Ты час назад у рыбной лавки станичника дернул…

Пашка знал: нужно что-то говорить, отпираться. Но во рту было сухо и шершаво, будто провели наждачной бумагой, а язык не ворочался.

— Да не смотри ты на меня так. Мне твои глазищи ни к чему. Как рассказал станичник про мальчишек, я сразу понял, что ты. Почерк у тебя особый, — Климов встал и прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, вернулся к столу и медленно выговорил: — Посажу я тебя в острог. И отправлю потом по этапу.

Пашка приподнялся, быстро сунул руку в карман и протолкнул деньги в штанину. Теперь, когда он встанет, червонцы свалятся в тайник.

— Руки! — Климов брякнул наганом о стол. — Встать! Кругом!

Пашка повиновался. Он почувствовал, что ствол нагана уперся между лопаток, а рука Климова обшарила пустой карман.

— Садись, паршивец. Думал, стрелять собираешься. Испугался, — Климов облегченно вздохнул. — Сказал, посажу, значит, точка. На первой же краже и сгоришь. Предупреждаю.

Пашка опустился на стул.

— Ты знаешь, что такое… — Климов запнулся, стал оглядывать стол, потом взял какую-то книгу и заглянул в нее, — что такое презумпция невиновности? Не знаешь. Я тоже не очень, — он на секунду замолчал, потом продолжил: — Такие дела, Павел. Чтобы посадить тебя в острог и отправить потом по этапу, я должен сначала доказать твою вину. Вот ты украл…

— Не крал я, начальник, — Пашка перекрестился.

— Украл, — спокойно сказал Климов. — Ты знаешь, и я знаю, что украл, а посадить тебя не могу.

Пашка попытался опять перебить, но Климов поморщился и застучал трубкой по столу.

— Не хочу я тебя сажать, очень не хочу, Павел, но работа у меня такая… Поэтому, Павел Антонов, если ты воровать не прекратишь, я тебя поймаю с поличным и тогда… Понял?

— Зря вы горячитесь, гражданин начальник, — Пашка развел руками. — Не ворую я.

— Я тебя предупредил, — сказал Климов и кивнул на дверь. — Иди пока.

Пашка спустился по лестнице, прошел два квартала и только тогда оглянулся. На хвосте никого не было. Не пойдет он к этой Нинке. Пусть сама ищет. А начальничек-то ничего. Ушлый. Все знает. И имя, и фамилию, и сколько лет, и про отца с матерью.

— Америка! — путаясь в штанах, к нему бежал шкет с папиросами. — Дело есть. И зашептал в самое ухо:

— Тебя Серый ищет. Сказал, чтобы ты шел в “Три ступеньки”.

— На, держи, — Пашка протянул мальцу червонец. — Завязал я.

— Эх, верное дело было, — вздохнул малец. — Неужто догадалась уголовка?

— Топай, шкет, — Пашка отвернулся.

— Я всегда на своем углу, Америка, если что — свистни.

Пашка сдвинул на затылок шляпу. И откуда он все знает, этот мент? Рассказать Серому или нет? А может, и не ходить? Может, переждать? Деньги есть. Осесть у той же Нинки и переждать? Но ноги сами несли его к “Трем ступенькам”.

На стене старого четырехэтажного дома красовалась вывеска ресторана “Встреча”, но никто в округе такого ресторана не знал, заведение было известно как трактир “Три ступеньки”.

Трактир находился в полуподвале старого дома. К тяжелой дубовой двери вели три щербатые ступеньки. Зимой Пашка не вылезал из этого заведения.

К вечеру здесь собирались деловые люди со всей округи. В задних комнатах начиналась крупная игра. Со двора заскакивали ребятишки с горячим, левым товаром, шептались с хозяином заведения, отцом Василием (так его звали за привычку непрестанно креститься). Потом рассаживались в зале за круглыми столами. Заходили погреться девочки, и начинались “свадьбы”, или “крестины”, или “поминки”.

Гульба всегда имела какое-нибудь пристойное название. Гуляли тихо, говорили чинно и понимали друг друга с полуслова. За всю зиму Пашка не помнит ни одной драки или скандала. В случае надобности предложение “выйти во двор” делалось как бы между прочим. Скандалист в залу не возвращался, и о нем никто не вспоминал.

Но ранней --">