Александр Валерьевич Горский - Полнолуние

нагрудными знаками, или, как их все называли, бирками. У большинства это прямоугольный кусок ткани, у некоторых пластика или отшлифованной деревяшки, на котором, как правило, краской выведены фамилия, имя и номер отряда. Людей этих на улицах было не так уж и много, кроме того, они всегда старались держаться максимально незаметно, не привлекая к себе излишнего внимания, а выполнив свою работу, так же незаметно исчезали, и ближе к вечеру, после пяти встретить их где-либо было фактически невозможно. И все же Алина всегда чувствовала их, пусть даже незримое, присутствие, словно бы от этих людей пахло не так, как от остальных жителей поселка, и запах этот не улетучивался с улиц даже в самые ветреные дни.

Удобно устроившись на широкой скамье, Алина некоторое время занималась нехитрыми вычислениями, подсчитывая, сколько дней ей осталось провести в поселке, затем, убедившись, что полученный результат на единицу меньше вчерашнего, удовлетворенно улыбнулась и переключилась на еще более приятное занятие.

Мечты! Мечтать о будущем — что может быть более естественным для молодой девушки, которой, как и многим ее ровесницам, настоящее кажется серым и безрадостным? Вот только, в отличие от многих, она не теряет время даром, а делает все от нее зависящее, чтобы это унылое настоящее как можно скорее ушло в прошлое. Двести тридцать восемь! Через двести тридцать восемь дней она отсюда уедет. Навсегда!

На высоком берегу шум бьющейся о камни воды был еле слышен. Точнее, он был бы слышен, если бы Алина не закрыла уши пришитыми к утепленной бейсболке накладками. С ними было гораздо теплее. А еще тише. Настолько тихо, что казалось, весь мир вокруг замер, а быть может, и вовсе куда-то исчез, растворившись в этой безмятежной тишине. Алина зажмурилась, защищаясь от солнца, которое, ненадолго спрятавшись за невесть откуда появившимся на небосводе облачком, вновь выпрыгнуло из своего убежища, ослепив ей глаза. Секундой позже ей стало ясно, что защищаться надо было отнюдь не от солнца, а спустя еще несколько мгновений пришло понимание, что спастись от затянувшейся на шее петли она уже не сможет.

Теряя сознание, она успела пожалеть о том, что так и не успела ничего сказать отцу. Затем в наступившей черноте яркими огненными всполохами проступили три гигантские цифры. Два, три и восемь. Охвативший их огонь постоянно менял цвет от белого к желтому, затем небесно-голубому и обратно. Жара от длинных, почти касающихся лица языков пламени Алина почему-то не ощущала, да и само пламя, только что яростно сыплющее по сторонам искрами, вдруг начало стремительно затухать, а затем и вовсе исчезло. Вместе с ним исчезли и цифры, в которых воплотились все ее мечты и надежды. Нет, конечно же, они оставались, они не могли сгореть полностью за столь короткое время. Но разве можно в кромешной тьме разглядеть угольно-черные головешки?

Глава 3 Пашкины носки

Лунин смирился. Осознание того, что ничего уже не вернуть, пришло не сразу. Понимание, что ничего изменить тоже не получится, появилось гораздо позже, приблизительно месяц спустя. Невозможно вернуть Светочку, чей портрет в траурном обрамлении теперь висел на стене приемной генерала Хованского, невозможно изменить отношение к нему, Лунину, самого генерала. В принципе, ничего удивительного. Пристегнуть начальника областного следственного комитета наручниками и оставить сидеть в запертой машине, откуда его потом извлек подъехавший примерно через полчаса наряд полиции^[1], — одного только этого вполне достаточно, чтобы распрощаться с должностью следователя по особо важным делам, да и вообще с не так давно полученными подполковничьими погонами. А ведь было что-то еще… Ах да, Изотов. Хотя, думается, Хованского меньше всего интересовало разбитое в кровь лицо полковника. Ну а что здесь такого? Один его подчиненный набил морду другому. С кем не бывает? Конечно, они вроде как офицеры. Даже не вроде как, а точно офицеры, старшие офицеры, если начать вдаваться в детали. Но ведь дуэли уже давно ушли в прошлое, да и в тот момент было не до бросания в лицо перчатки, тем более что и перчатки никакой у Ильи не было. А если уж говорить совсем откровенно, то Изотов сам нарвался на неприятности, не надо было вести себя так по-хамски. И Хованский это прекрасно понимает. Да, эпизод с Изотовым можно было бы полностью вычеркнуть из памяти, если бы не эти злосчастные наручники, будь они неладны. Ведь --">