Евгения Кретова - Неслужебный роман

посидела около меня с минуту и ушла. И больше не появлялась.

Я долго пытала нянечку, кто это был. Но она только виновато отводила взгляд, и всё твердила, что мне показалось. Что, дескать, не было никого. Приснилось мне.

Но я не верила.

И однажды улучила момент, залезла в кабинет директора, где и нашла свое личное дело, в котором значилось, что от меня отказались в два годика. То есть примерно тогда, когда поставили грозный диагноз «аутизм». В те годы – приговор. С таким диагнозом я моей биологической родне оказалась не нужна.

Ревела я после этого неделю. Или две.

А еще через пару лет у меня появилась семья.

Мне потребовалось двадцать лет прожить с моими НАСТОЯЩИМИ родителями, чтобы так спокойно об этом говорить.

Я была уже довольно большая и понимала, что тогда, в девять лет, со мной произошло чудо.

Мама и папа жили в маленькой квартирке в Замоскворечье, но мне она показалась дворцом. У меня была СВОЯ комната. Девять метров с окном во двор, в которое любопытно заглядывала лохматая старая береза.

Моя мама – психолог, и она очень много со мной занималась.

В те далекие 90–е она работала в престижной школе, в которой учились многие отпрыски влиятельных людей. Не знаю, какими путями, но она добилась, чтобы меня взяли в эту школу. Вначале я не ходила на общие уроки: приносила в конце недели выполненные задания и брала новые на неделю вперед. Учителя не знали, что вместо положенных пяти – шести мы с мамой выполняли все задания в параграфе. Читали всю предложенную дополнительную литературу. А потом мама просила меня рассказывать то, что я прочитала, объяснять то, что я выучила вначале ей самой (первое время – на ушко), потом папе, потом соседскому мальчику, которому не удавалось понять какую-то тему, потом еще кому-то…

И уже через год или полтора таких занятий я вошла в класс.

Вы, наверно, думаете, что ко мне плохо относились «особые» дети. Я тоже этого боялась и идти первого сентября в школу не хотела категорически. Но мама надела на меня форму – скромное коричневое платье с плиссированной юбкой и белоснежный кружевной фартук – заплела в косички самые красивые ленты, какие только можно представить, вручила мне огромный букет и сказала:

– Ничего не бойся. Ты у меня умница, и я буду с тобой.

На линейке она решительно подтолкнула меня к классу, в толпу мальчиков и девочек.

– Ты что, дочка Марии Федоровны? – спрашивали одни. – Мы не знали, что у нее вообще есть дети…

– А где ты раньше училась? – с любопытством интересовались другие.

Тут мне на помощь пришла классная руководительница, Лидия Григорьевна – женщина довольно крупная, с низким, почти мужским голосом:

– Лида училась в нашей школе, только сдавала все экзамены экстерном, по семейным обстоятельствам, – и едва заметно мне подмигнула.

Почему – то этого оказалось достаточно, чтобы расспросы прекратились.

Я училась не хуже других, но лучше многих, и вскоре все забыли, как неожиданно я появилась в 5 «Б» классе первого сентября 1998 года. В тот же год, за две недели до новогодних каникул, мама и папа позвали меня на вечернее чаепитие. Как обычно. На столе стоял самовар (папа у меня историк, любитель русской старины, однажды из командировки в Тверь привез вот эту диковину; ой, как мама ругалась, что папа всякую рухлядь домой тащит!.. Пришлось за него заступаться и сказать, что мне самовар нравится, и что если его хорошенько почистить, то из него вполне можно пить чай вечерами – с тех пор у нас и повелась традиция вечерних чаепитий), тарелочка с конфетками, печенье и… торт. Мама с папой сладкого не любят, мне все время напоминали, что от сладкого портятся зубы, но почему-то всегда приносили домой и конфеты, и печенье, но торт в нашем доме был редкостью. Мама с папой – на удивление молчаливые – исподтишка поглядывали, как я уплетаю торт («Пражский», как сейчас помню).

Потом папа заговорил:

– Знаешь, доча, у нас кое-что произошло в семье, мама мне сегодня утром рассказала. И вот теперь мы это говорим тебе, нам нужно с тобой посоветоваться.

Я ничего не понимала, так как по моим сведениям ничего «такого» в нашей семье не происходило, если не считать разбитой вчера вазы – но я и правда нечаянно ее разбила, и уже извинилась за нее. Поэтому я продолжала молчать, как воды в рот набрав. А папа помолчал-помолчал и, наконец, сказал, то, что собирался:

– У тебя скоро будет братик… Или сестренка.

Над золотым пузатым самоваром повисла пауза. Мама с папой смотрели --">