Энн Кливз - Рассказывая сказки

Ветер был таким сильным, что дышать приходилось прерывисто, как ее потом учили дышать во время родов перед тем, как тужиться. Укрыться было негде. Вдали на линии горизонта поднимались смехотворно величественные церковные шпили, отличительная черта этой части графства, но небо казалось огромным, и она воображала себя единственным человеком под ним.

– Что ты там делала, совсем одна, в грозу? – мягко спрашивала ее потом женщина-полицейский, как будто и правда хотела знать, как будто вопрос не был частью расследования.

Но, лежа рядом с мужем, Эмма знала, что это воспоминание, воспоминание о ее матери и полицейском, сидевших на кухне у них дома и обсуждавших подробности ее находки, было всего лишь ширмой. Эбигейл заслуживала большего. Она заслуживала всю историю.

Итак… был вечер воскресенья, ноябрь. Десять лет назад. Эмма боролась с ветром, пробираясь к небольшому откосу, где находилась часовня, перестроенная под дом, где жила семья Мэнтелов. Она была раздосадована, злилась. Злилась настолько, что выбежала из дома в такой отвратительный вечер, хотя скоро уже должно было темнеть. Она шла и в мыслях бесновалась из-за родителей, из-за того, как несправедливо иметь невменяемого, тираничного отца, который стал таким, когда она выросла. Почему он не мог быть, как отцы других девочек? Как отец Эбигейл, например? Почему он говорил, как персонаж из библейских рассказов, так, что усомниться в его мнении было все равно, что усомниться в правоте самой Библии? Почему он заставлял ее чувствовать себя виноватой, хотя она не сделала ничего плохого?

Она наткнулась ногой на острый камень и споткнулась. По лицу текли слезы и сопли. На секунду она замерла, не вставая, стоя на коленях и ладонях. Она ободрала руки, упав на них, но здесь, ближе к земле, по крайней мере, легче дышалось. Потом она осознала, как нелепо, должно быть, выглядела, хотя в такой вечер вокруг не было никого, кто мог бы ее увидеть. Падение привело ее в чувство. Наверное, лучше вернуться домой и извиниться за скандал. Лучше раньше, чем позже. Вдоль поля шла сточная канава. Она поднялась, и ветер снова ударил ей со всей силой в лицо. Она отвернулась от него. И в этот самый момент заглянула в канаву и увидела Эбигейл. Сначала она узнала ее куртку – синяя стеганая куртка. Эмма хотела такую же, но мать пришла в ужас, увидев, сколько она стоит. Эбигейл она не узнала. Наверное, это кто-то другой, наверное, Эбигейл одолжила куртку двоюродной сестре или подруге, кому-нибудь, кому она тоже понравилась. Кому-то, кого Эмма не знала. У этой девочки было уродливое лицо, а Эбигейл никогда не была уродиной. И никогда не была такой тихой – Эбигейл постоянно болтала. У этой девочки был распухший язык и синие губы. Она больше не смогла бы ни говорить, ни флиртовать, ни дразниться, ни усмехаться. Белки ее глаз были в красных пятнах.

Эмма не могла пошевелиться. Она осмотрелась по сторонам и увидела кусок черного полиэтилена, метавшийся на ветру, как огромный ворон, хлопавший крыльями над бобовым полем. А потом, как в сказке, появилась ее мать. Эмма вглядывалась далеко в горизонт, и ей казалось, что ее мать была единственным живым человеком во всей деревне, кроме нее самой. Она с трудом пробиралась по тропинке к дочери, запрятав седеющие волосы в капюшон старой куртки, а из-под ее лучшей воскресной юбки торчали резиновые сапоги. Последнее, что Роберт сказал, когда Эмма бросилась вон из кухни, было: «Оставь ее. Пусть будет ей уроком». Он не кричал. Он говорил спокойно, даже доброжелательно. Мэри всегда делала, как велел ей Роберт, и видеть ее фигуру на фоне серого неба, как будто растолстевшую, потому что она закуталась от холода, было почти так же поразительно, как видеть Эбигейл Мэнтел, лежавшую в канаве. Через пару секунд Эмма осознала, что это все-таки была Эбигейл. Ни у кого больше не было такого цвета волос. Она ждала, когда мать подойдет к ней, и слезы катились по ее щекам.

В нескольких ярдах от нее мать распахнула объятия и остановилась, дожидаясь, чтобы Эмма подбежала к ней. Эмма всхлипывала и задыхалась, не в состоянии говорить. Мэри обняла ее, убрала волосы с лица, как делала еще тогда, когда они жили в Йорке, а Эмма была маленькая и часто видела кошмары.