Изабелла Кроткова - Бар на окраине

Надо перейти на другую сторону улицы и поехать обратно. Побью челом перед Верой Андреевной, выслушаю ее гневную отповедь, в разгар которой без стука войдет Мила, и, положив на стульчик в углу небольшой сверток, знаками покажет ей что-то и выскользнет за дверь.

Потом, понурив голову, сяду за свой стол у окна, где уже навалена куча книг и, пытаясь отвлечься от болтовни коллег, буду зубрить лекцию, которую надо прочесть завтра в девятой школе, славящейся отвратительной репутацией.

Я прошла поперек кольца и встала у остановки, ожидая автобуса, который увезет меня обратно к библиотеке имени революционера Панкратова.

У Ани Ворониной опять заболел ребенок, и ее не будет недели две, поэтому ее работа тоже автоматически переместилась на мой стол. А на чей же еще? Мила ушла в неизвестном направлении, Катя отпросилась, и ей невозможно отказать. Маргариту Тихоновну трогать нельзя — ей семьдесят шесть лет, у нее слабые нервы и совсем нет памяти, но ее держат из милости, она отработала здесь без малого полвека и ни за что не хочет на пенсию.

Кроме меня можно, конечно, поручить Анину работу Боре Клокову, но он и так уже завален по уши работой Милы и Кати.

Снежинки стали липкими и крупными; падая, они попадали за ворот тонкого, холодного серого пальто.

…Что же мне сказать Вере Андреевне? Я сторонница честности и по возможности всегда говорю правду. Но Вера Андреевна вряд ли похвалит меня за честность, если я признаюсь ей, что во сне отгоняла навязчивую поющую бабу. А что еще можно сказать? Ребенок у меня заболеть не может — детей у меня нет; если я заболела сама, то должна предъявить больничный…

Передо мной остановился автобус — тот же, на котором я сюда приехала. Он распахнул двери, но внезапно во мне поднялась какая-то странная волна — волна нежелания ехать в библиотеку и отчитываться перед Верой Андреевной.

Неожиданно мне захотелось пройти по тихой заснеженной улице, пройти медленно, никуда не торопясь и не застегивая на бегу сапог; и вдруг желание это накатило, как широкий поток свежего воздуха, хлынувший в пыльную библиотеку.

И я поняла, что никуда не поеду.

Машинально я нахлобучила капюшон обратно на голову и пошла по какой-то аллее, уходящей вдаль.

Странное состояние охватило меня — состояние давно забытой свободы. Казалось, вот-вот за спиной раскроются крылья, и я взлечу в высокое белое небо, а внизу, в библиотеке, останется сидеть маленькая злая Вера Андреевна со своими дурацкими часами.

Как мне порой хотелось неторопливо разложить их на столе и изо всех сил треснуть по ним самым толстым томом энциклопедии Брокгауза и Ефрона!..

А интересно, какое выражение лица появилось бы в этот момент у Веры Андреевны?

Чтобы увидеть его, я могла бы многое отдать.

Вдыхая свежий морозный воздух, я брела по удаляющейся вглубь аллее, пребывая в необъяснимом счастливом блаженстве.

Аллея привела меня в запорошенный снегом большой пустынный парк. Посреди парка безмолвно стоял фонтан, а по кругу его облепили уютные желтые скамейки. От пейзажа повеяло каким-то далеким, забытым воспоминанием юности. И словно клещи, сдавливающие мое тело и душу много лет, расцепили свои корявые тиски, и я, смеясь, бросила сумку на землю и, раскинув руки, побежала по парку.

А снег все падал — на землю, на скамейки, на слегка облупившийся фонтан и на мои плечи и ворот серого пальто.

А я кружилась в этом снежном парке, заливаясь счастливым, беззаботным, юным смехом, и никак не могла остановиться.

Наконец, смех закончился, и последний его отголосок коротким звонким смешком растворился в зимнем воздухе.

Отдышавшись, я поправила сбившийся капюшон и посмотрела на часы.

Десятый час.

Счастливое одурение сменилось тяжелыми рассуждениями. Я будто выплыла с далекого сказочного острова и поплыла обратно к своему берегу — грязному, закиданному бычками и бутылками, но своему.

Потому что в этой сказке я только гость, а дома ждет суровая реальность.

Я словно протрезвела.

И перевела дух.

Десятый час?.. Пожалуй, еще не поздно кинуться в ноги Вере Андреевне, сообщив что угодно — странную правду о том, как я в разгар рабочего дня плясала в незнакомом парке или ложь о том, как от резкого движения вступило в поясницу, и я не могла шевельнуться.