Инна Валентиновна Булгакова - Последняя свобода

себя.

Итак, четвертое августа 1990 года. Суббота. Я в полном одиночестве (жена с сыном охотятся за трофеями к завтрашнему столу), в одиночестве и восторге работаю над завершающей фразой. Уже произошло убийство, и кровь смешалась с вином… Вдруг — телефонный звонок. Прахов. Голос бодрый, взволнованный и какой-то таинственный:

— Леонтий Николаевич, прошу вас немедленно подъехать ко мне с рукописью!

— Обязательно! Выезжаю! — закричал я на подъеме.

Кому как не старику первому обязан я прочитать… ну, хоть избранные места из рукописи — такой новой, свежей, полной трепета для меня и жизни? Единственный роман, который писался на одном дыхании, без черновиков и побочных записей.

Еду! Что там в природе-погоде? Жара… Я вышел на открытую терраску и с хрустом потянулся, протягивая руки к небу, полдневному, раскаленному…

Совсем неподалеку под яблоней стояла девушка и исподлобья глядела на меня. Моя будущая невестка, но тогда я об этом не знал (так казалось!), хотя что-то трепыхнулось в душе, как во сне.

— Здравствуйте, — сказала она хрипловатым низким голосом. — А где Коля?

— Добрый день. Он в Москве с матерью, скоро будет. Вы, должно быть, учитесь вместе?

— Учились.

Мой сын только что окончил Плехановский и, благодаря множеству хлопот, на следующей неделе отбывал в одну престижную европейскую дыру.

— Как вас называть, милое дитя?

— Как? — Она словно удивилась. — Мария.

Это имя ей шло — худая, ловкая, загорелая до черноты. И что меня поразило: глаза и волосы одного цвета — коричневого с золотистым отливом. Ну, прямо как у героини моего последнего романа — вот это да! Но одета… белые короткие штаны, сандалии и темная майка… А я-то! Недаром она смотрит с таким удивлением: на мне новенький подарок Марго — черный, до полу (до босых ног!) халат-хламида из тонкой шерсти, подпоясанный крученой веревкой; и капюшон я умудрился набросить на голову, когда вышел в пекло. М-да. «Отцы-пустынники и жены непорочны…»

Извинился, ретировался, оделся по-человечески, вышел. Все казалось мне, что ее уже не будет (и не было — так, мираж в пылу творчества). Но она стояла возле той же яблони — белый налив полновесно, прозрачно светился в ветвях — тот же недоверчивый коричневый с золотом взгляд…

— Вы ведь у нас впервые?

— Впервые.

— Хотите посмотреть сад?

— Хочу.

Гордиться мне было особенно нечем — все запущено-перезапущено, — зато всего много. Сорок соток, целое царство птиц и цветов. В беседке, на днях обсаженной шиповником мы по-свойски закурили, я вдруг вспомнил про старика и бросился в дом. Долгие длинные гудки. Странно. Куда его понесло? Прахова уже понесло на тот свет, да я-то об этом не знал. Потом приехали мои с сумками, молодые помчались на озеро, Марго спросила как-то загадочно:

— И ты собираешься завтра читать роман?

— Конечно. Я же обещал. Или для тебя это слишком утомительно?

Она пожала плечами, не удостаивая ответом. А могла бы и удостоить: как последний дурак, я собирался читать про подвиги Прахова в присутствии Марии! Я отключился и величественно удалился почти на сутки в кабинет шлифовать и править и придумать наконец название — оно никак не давалось. Люблю одиночество — и за два года вкусил его полной мерой: и друзья, и близкие вдруг оставили меня в покое.

Но тогда, пятого августа, по традиции был полный сбор. Сейчас в волнении, чуть ли не в слезах, я составляю этот скорбный список.

Леонтий Николаевич Востоков — я сам, сорок три года.

Маргарита Павловна — жена, ровесница.

Николай — сын, двадцать два года.

Василий Востоков — брат, доктор, сорок шесть лет.

Григорий Петрович Горностаев — друг и критик, сорок четыре года.

Алла Сергеевна, Аленька — его супруга, возраст примерно тот же.

Юрий Алексеевич Красницкий, Юра — ученик, прозаик, двадцать пять лет.

Мария Прахова — правнучка, сверстница Коли.

Напоминает милицейский протокол… и почему, собственно, «скорбный»? Все живы-здоровы… Надеюсь, что все.

Глава 2

Мы сидели в беседке, шиповник краснел, вино пламенело, золотился коньячок — и события, о которых читал я, казались совершенно неправдоподобными в зеленом раю на закате. Совершалось проклятие — соратники и их потомки погибали один за другим во временах и пространствах, их «главный» писал оперетки и ждал освобождения, и внимательно слушала последняя, уже последняя оставшаяся в живых, --">