Лариса Павловна Соболева - Рандеву с покойником

невозможно передать. За кустом на самом деле стоял человек. Не просто человек, а самый настоящий мертвец. Стоит и смотрит в упор! Мертвый! Как живой!!! Не так давно он лежал в гробу, его закопали, лопатами прибили землю, забросали холм венками, а он – вот он. В костюме, в каком лежал в гробу. Синюшные губы, стеклянный взгляд… Мертвенную бледность покойника подчеркивали белые цветущие шарики кустарника. До него можно дотянуться рукой!

Хрусталев – человек современный, знает, что этого не может быть, потому что быть не может. Но при виде восставшего из гроба мертвеца у него все волосы, какие растут на теле, встали дыбом и произошло мочеиспускание. Он этого даже не заметил, открыл рот, чтобы позвать на помощь, однако звуков не исторг, как ни старался.

– Ааааа… – Из горла Матвея Фомича вырвалось лишь шипение из одной буквы.

Сердце его захолонуло. Хрусталев вытаращился на мертвеца, мертвец на него. Длилось это вечность. Наконец призрак медленно наклонил голову и так же медленно сделал шаг вперед. Матвей Фомич попятился, упал на ступеньки, больно стукнувшись поясницей, подскочил, будто его ужалила оса, и быстрее пули метнулся в дом. Руки его не слушались, когда закрывал замки. Наконец два громких щелчка возвестили, что теперь он заперт, а мертвец остался снаружи. Этого мало! Хрусталев забрался под лестницу, ведущую на второй этаж, и сжался в комочек, такой махонький-махонький, хотя рост у него под метр восемьдесят. Только под лестницей тело его вдруг затряслось, как отбойный молоток, и покрылось потом. Пот стекал с висков, по спине, по ногам… Впрочем, по ногам стекала моча, но это неважно, потому что бедняга находился в состоянии, которому и названия нет.

Сколько прошло времени – неизвестно. Возможно, много. Хрусталев дышал как тягловая лошадь на последнем издыхании и даже не пытался понять, что это было. Он безостановочно крестился, пробовал прочесть молитву, но, не зная ни одной, кроме фразы: «Отче наш, иже еси на небеси…», повторял ее шепотом без конца. Работал телевизор, и его звуки, долетавшие до Матвея Фомича, означали, что он еще на этом свете, а не на том. Однако это нисколько не успокаивало.

Но вот затренькал мобильник. Телефон. Спасение! Он позовет на помощь, за ним приедут, и все кончится. Хрусталев ринулся к трубке, лежавшей на диване, наскакивая на мебель, падая и поднимаясь. Да только не получилось позвать на помощь – схватив трубку, он оказался способен произнести лишь все то же хриплое «аааа». Звонивший не откликнулся. Хрусталев вдруг тоже замолчал, напрягшись, потому как молчание в трубке показалось странным. Он начал озираться в темноте с неописуемым безумием на лице, когда услышал:

– Я здесь, Матвей.

Это сказал… по телефону… человеческим голосом… покойник! Вполне нормальным голосом, каким говорил при жизни. Хрусталев ощутил присутствие мертвеца на каждом метре площади дома – за спиной, над головой, всюду. Тут его повело, и, падая, он подумал: «Я умираю. Как хорошо…»

2

В это же воскресенье, восьмого мая, но часов в одиннадцать ночи в шикарном автомобиле «Фольксваген» ехала казна города. В смысле не деньги, а человек, заведующий казной, – Валентин Захарович Ежов. Этого сорокалетнего господина можно было бы назвать привлекательным, если бы не его волюнтаристский склад характера, излишняя надменность и недоверчивость, которые очень отразились на внешности. Он худощав, всегда с прямой спиной, стрижен коротко и аккуратно, темноволос, скуласт, с тонкими чертами лица, достопримечательностью которого являются въедливые черные глаза. Основная черта Ежова – мстительность, потому его боятся сослуживцы, а простые смертные ненавидят. Он умен, когда хочет – вежлив, подвержен частой смене настроений.

А настроение на данный момент у него было самое отвратное. Во-первых, какая-то подлюга подсунула «желтуху», где опубликовали интервью его законной. Он подсуетился – тираж, пришедший из области, весь скупил еще вчера, в субботу утром. А сегодня на банкете в честь дня рождения банкира Цинкова неизвестный мерзавец подбросил в карман пиджака газетенку. Ежов этого даже не почувствовал. Сунул руку в карман, а там она, знакомая каждой буковкой газетка! Теперь гарантии нет, что сей номерок не попал еще в чьи-то руки. С Алькой, родной женой, распустившей язык, он еще не говорил. Она пару дней решила провести у заболевшей мамочки. К теще он, конечно, не поедет выяснять отношения – с двумя гарпиями ему ни за что --">