Аркадий Григорьевич Адамов - Час ночи. Вечерний круг

Толстяк задумчиво поскрёб мизинцем усы, потом, вздохнув, разлил по рюмкам коньяк.

— Ну-ну, разбегайся, Миша, разбегайся, — снова оскалился очкастый. — А пока что мы с тобой борьбу умов ведём на уровне малого мира, как ты изволил выразиться. Причём положение у нас с нашими противниками не равное. Они в случае поражения ничем не рискуют, ну, разве что укором начальства или, на самый худой конец, выговором, и всё это даже на зарплате не отразится. А вот нам в случае поражения тюрьма светит, и боже мой как надолго.

— Но и выигрыш в случае победы разный, не так ли?

— Именно что! У них «спасибо» и грамота, в лучшем случае — месячный оклад. А у нас нечто с несколькими нолями.

— Эрго?

— Нам победа в сто раз необходимее, чем им. И тут, Миша, без науки не обойтись. У них такая наука есть, ей уже больше ста лет. Зовут её криминалистикой. А у нас должна быть своя — этакая, я бы её назвал антикриминалистика, что ли.

— Фантазёр ты, Вова, неисправимый, — усмехнулся толстяк, намазывая себе аппетитный бутерброд и сам любуясь своей работой. — Науку какую-то придумал… ай!.. — Он подхватил на лету комочек икры и любовно намазал его поверх всей горки. — Надо, Вова, не мудрствовать, а быть крайне осмотрительным, крайне! И не зарываться. — Он оторвал взгляд от бутерброда и сердито посмотрел на приятеля: — Что за тобой, кстати, водится. — И укоризненно погрозил ему жирным ножом, но тут же насмешливо добавил: — Впрочем, что же ты конкретно придумал по своей этой самой науке?

— Кое-что ты скоро увидишь, Миша, — негромко произнёс очкастый, забившись в угол просторного кресла и глядя куда-то в сторону, отчего узкое лицо его казалось ещё больше похожим на пилу; ну а глаз его за всё время разговора толстяк вообще не увидел, ибо, как ни было сумрачно в зале, приятель его очков так и не снял.

— Кое-что увижу… — произнёс он, жуя бутерброд и сухо осведомился: — А остальное? Для себя оставляешь?

— А как же! Непременно. По законам антикриминалистики.

— Интересно… — Толстяк перестал жевать и внимательно посмотрел на своего собеседника, потом задумчиво произнёс, не спуская с него глаз: — Напрасно ты мне, Вова, сказал об этом. Напрасно…

— Что, спать теперь не будешь? — усмехнулся тот и с наигранным спокойствием погасил в пепельнице наполовину выкуренную сигарету. Против воли он вдруг ощутил неприятный холодок, пробежавший по спине. Каким-то настораживающим тоном произнёс его собеседник эти последние слова, и в чёрных его глазах с припухшими веками мелькнуло что-то странное — очкастый не успел понять, что именно. Его лишь охватило на миг ощущение откуда-то возникшей угрозы, но разобраться он не успел. Это было как внезапный укол, как короткий сигнал об опасности. Возник и исчез. Мгновенно. Не понял он его. А ведь, кажется, давние знакомые сидели за столиком, они должны были знать друг о друге всё.

И от этой борьбы с самим собой очкастый даже порозовел и плотно стиснул зубы, словно боясь, как бы что-то некстати не сорвалось с языка, и тонкие губы его вовсе исчезли, так что вместо рта осталась лишь неровная прорезь.

А толстяк будто и не замечал в приятеле никаких перемен — безмятежно отпил коньяку из узкой рюмочки, пососал ломтик лимона и ворчливо заметил:

— Хватит тебе сигаретой дымить. Лучше выпей, закуси. Ты учти, такой рыбки в Москве не получишь. Вот этой, — он указал вилкой, — отведай-ка. — И, как бы между прочим, тем же безмятежным тоном заметил: — А ведь был ты, Вова, талантливым инженером. Высоко ты мог взлететь, если бы пожелал.

— Я, Миша, на судьбу не жалуюсь. И на фасад не смотри. Нынче фасад обманчив бывает. К примеру…

Но тут возник официант с дымящимся подносом на выставленной вперёд руке, и, пока он суетился возле стола, приятели умолкли. А когда наконец остались одни, разговор перекинулся на другое. Толстяк, хмурясь, деловито осведомился:

— Ты когда в Москву возвращаешься?

— Через два дня. Пятого. Самолётом. А что?

— Шестого приедет к тебе мой человек. И извини меня, Вова, но в последний раз.

— Это ещё почему?

— Потому что эта линия меня в сторону уводит. И вдвое увеличивает опасность провала. А я себе этого позволить сейчас не могу. Мне необходимо риск свести к минимуму, Вова. Я на гребне. Мне, дорогуша, такие дали теперь открылись, такие перспективы…

— Вдруг так и открылись?

— Совсем не вдруг, Вова, совсем. Я давно это готовлю, и вот сейчас акции мои ого как взлетели! Шум пошёл --">