Сергей Телевной - Ветер противоречий [Сборник]

посуточно трудовую вахту, об этом знали. Себя он там перепробовал во всех качествах. Чуть что не так — скандалит, профкомы самодеятельные собирает. Времена-то какие — гласность, демократизация. Вороватое начальство побаивалось его. В итоге, к всеобщему удовлетворению, определился Максим в сторожа. Сутки отдежурил, на велосипед — и домой троекратно отсыпаться. И в профкоме воду не мутит.

Сладкая истома обволакивала и размягчала суставы и позвонки, пропитывала и разжижала дрябловатые мышцы, клубилась волокнистым туманом в подсознании Максима. Изредка мысли тугоплавкого свойства инородным телом внедрялись в его размягченность, дремотность и дурманность. Тогда некто амбициозный и тщеславный начинал твердить за мембраной обыденной полудремы: «Ты достоин большего, лучшего!» А чего именно — гадостный некто не подсказывал. Но подсказала жизнь. На бетонорастворном узле грянули выборы начальника и мастера. А что, Максим в свое время окончил техникум, пусть и элеваторный. Но вполне… Гундосое Катькино «Пойдем на участок» преследовало до изнеможения. А что — участок?! Небось, не на виноградниках землю нарезали, а возле свалки. Колхозаны чертовы…

Это хитронюхое племя Максим невзлюбил с тех пор, как по распределению после техникума попал на колхозный ток. Специальность у него была техник по хранению и переработке зерна. Но какое там хранение! Ушлые колхозаны специально слегка подгнаивали зерно, а затем списывали. Максиму не перепадало ничего. Да он бы и не взял. Наверное… Зато приезжали лица небритой наружности и КамАЗами вывозили якобы пропавшее зерно. Уже в то время говорили сведущие люди: пшеницу перегоняют на спирт и разливают в горючее пойло. Максим в душе тогда попротестовал против водочников и под перестроечную трескотню уволился из колхоза.

Жить хотелось в райцентре, с какими-никакими удобствами. Да все как-то не налаживалось. Не первый год Максим примерялся начать новую жизнь. Уже и пацан, непрошено рано появившийся у них с Катериной, бессловесно напоминал о своем присутствии. Росший неисправимым троечником, тишайший Николашка стал мешать родителям в одной сырой комнатухе, что они снимали у бабы Фроси. Короче, впритык нужно было обзаводиться жильем.

Максим не любил перелистывать заслюнявленные странички своей трудовой книжки, как и трудовой биографии. Однако, взбодрив самолюбие перспективой иметь какую-никакую должность, заработок и, в конце концов, свой дом (пусть в селе — потом можно продать), он провел агрессивную избирательную кампанию и стал-таки мастером бетонорастворного узла. Среднетехническая образованность и таимая ущербность врожденного неудачника заставляли его барахтаться особенно отчаянно. В пене и брызгах тогдашней производственно-общественной показушной жизни судорожное бултыхание «начинающего пловца» воспринималось как активная гражданская позиция. Вот и выбрали.

II

Вчерашние соратники-работяги начали называть Максима полушутя-полууважительно Максимычем. Хотя отчество у новоиспеченного мастера было Кузьмич. Незамысловатое, конечно. А Максимыч вроде благозвучнее. Ему нравилось быть мастером и так именоваться. Его завораживал нехитрый процесс изготовления цементного или известкового раствора. Он любил наблюдать, как иссиня-серая масса гравия и цемента методично увлажнялась и перелопачивалась монстрообразным скудоумным механизмом. Потом превращалась в нечто одушевленное и вываливалась из чрева бункера в кузов самосвала. Максимыч не без матерка, в соответствии со сложившимися железобетонными традициями, посылал полупьяного шоферюгу на стройку, да поскорее, чтоб бетон не схватился! Порой ехал сам — подписать бесхитростно-ложные накладные у прораба (Максимыч быстро научился выкраивать куб-другой раствора для непроизводственных нужд). Там он, бывало, исподтишка любовался, как с доисторическим животным шипением и скрежетом бетонная масса выползала из временного логова кузова и тяжело растекалась по осмысленным лабиринтам опалубки фундамента. В такие моменты он называл себя фундаменталистом. Разумеется, вкладывая в это понятие буквальный смысл. Сей буквальный смысл как будто материализовался в самом Максимыче. Ему становилось тесно в пятьдесят --">